В мгновение ока он был уже рядом с Фрегглзом, запрокинул его голову и выдернул кляп. За ним вырвался поток рвоты, перемешанной с кровью, и хлынул на решетчатый настил шлюпки. В воздухе повис тяжелый запах сырой печени только что забитой скотины. Фрегглз жадно хватал ртом воздух. Новый приступ рвоты потряс его, и вместе с блевотиной из его глотки вырвалось:
— Жарко, как между ног у девственницы, которая блудит ссс…
Следующий приступ заставил его замолчать. Он так ослабел, что безвольно висел на веревке с опущенной на грудь головой.
— Развяжите его, — приказал Витус. — Он болен. Я дам ему воды.
Позже, когда друзья снова сидели на корме, Магистр спросил:
— Думаешь, у Фрегглза что-то серьезное? Что-то, что стало причиной его безумия? Ну говори же!
— Боюсь, что у него черная рвота.
На следующий день кожа Фрегглза приобрела отчетливо желтый цвет, к тому же разбухла наподобие жабьей. Его мучили тяжелые головные боли и боли в спине, то и дело его рвало. А поскольку его желудок уже давно был пуст, шла только темная желчь. Он быстро угасал.
Медикаментов не было, и лечение было невозможно. Витус мог давать ему только воду, маленькими порциями по многу раз на дню, что хоть как-то облегчало плачевное состояние больного.
Через сутки Фреггз впал в горячечный бред, с закрытыми глазами бормотал бессвязные речи, не раз пытался заводить зловещее непотребство о девственнице и сатане, но закончить этот вздор у него не хватало сил, чему, честно говоря, все на борту были рады.
Двадцать четыре часа спустя он был уже настолько слаб, что едва мог дышать. А на следующий день умер.
Брат Амброзиус — уж никак не друг умершему! — собрался с духом, попросил у Господа прощения, что так мало имеет сочувствия к судьбе усопшего, и помолился:
Он не до конца прочитал двадцать второй псалом Давида, потому что необычайно плохо чувствовал себя в тот день. Лоб его был в жару, и ему пришлось сесть, после того как закончил молитву.
То же творилось и с Брайдом, и с Коротышкой, которых тошнило и кружилась голова.
Витус также чувствовал, как тупая боль поселилась в затылке. Сначала он не хотел этого признавать и говорил себе, что все это лишь последствия удара — шишка по-прежнему украшала его голову, — но вскоре вынужден был признаться, что обманывает себя и что он так же заразился