Загадочная душа и сумрачный гений

Будучи человеком глубоко эрудированным, он понимал, что в системе управления страной в целом, и флотом в частности, появляется некая новая, пока ему не известная величина. А как влияли парламентские деятели на морское строительство во Франции, к примеру, он знал хорошо. Не зря последнее десятилетие 19-го века в истории флота Второй республики величали «военно-морской бестолковщиной».

Петрович, правда, указал ему на противоположный пример — на работу Рейхстага по принятию германского Закона о флоте, где усилиями кайзера, Бюлова и Тирпица, он был облечен в такую форму, что препятствовать резкому удорожанию линкоров при замене броненосцев дредноутами парламентарии фактически не смогут.

Но настроения Степану Осиповичу не подняло даже это: «Эх, мой дорогой, там — Германия, немцы. А то — наши! Балаболок, да выскочек разномастных понавыбирают, вот уж и надумают они нам в этой Думе. А то, что нет пока ответственного министерства — так, лиха беда начало! Выклянчат. Помянете мои слова: взвоем мы еще от их „склок с совещательным голосом“! Но, не дай нам Бог, чтоб кабинетная система или сменяемое по выборам правительство как в Парижах. Вот тут и запляшем мы танцы святого Витта. Все давешние делишки господина Витте как бы нам цветочками не показались! Я то думал, что в Питере попробуем порядок навести — а тут… Какое там! Задумали Дубасова на меня менять. А зачем? Нет уж. Пусть он дальше с этим всем разбирается в министерстве. А я, если Государь позволит, с палубы в кабинет не уйду».

Последним узнал про Манифест царя наместник Алексеев. И, как рассказал позже Василию Михаил, после прочтения его текста на новоявленного генерал-адмирала было страшно смотреть. Евгений Иванович был ошарашен и взбешен одновременно. Но, как выяснилось, не потому, что из-за своего истового монархизма органически не переносил демократических общественных институтов, в принципе не желая видеть и слышать ни о чем ином, кроме как о неограниченной монархии — самодержавии.

Все оказалось много проще. На нем лежала ответственность за огромный край. Где пока ни один градоначальник, ни один полицмейстер, ни один начальник гарнизона или войсковой атаман не были проинструктированы о том, как должно воспринимать царское решение, и как себя вести, применительно к таким обстоятельствам.

Василий резоны наместника понимал. Получилось, что необходимость сохранения секретности из-за опасения беспорядков в столице, перекладывала после опубликования Манифеста всю ответственность и заботу о недопущении эксцессов и разгула стихийной вольницы в городах и весях, на местные власти. Совершенно не готовые к такой новой вводной…

Мнение же обо всем этом штабс-капитана Красовского, старшего шифровальщика штаба Гвардейского экспедиционного корпуса, самым первым во Владивостоке узнавшего подробности Царского Манифеста, история для нас, увы, не сохранила.

* * *

Кстати, итоги вышеупомянутого Михаилом Земского Съезда, действительно можно было смело считать прологом к этому Манифесту. Говоря образно, если сегодня воля Императора возвещала о наступлении утра новой жизни России, то съезд этот был его рассветной зарей. И сделать здесь небольшое отступление от темы для краткого описания его предыстории и решений вполне уместно.

Строго говоря, это было первое крупное внутриполитическое деяние самодержца, предпринятое им благодаря осмыслению той убийственной информации о будущем, что безжалостно вылил на его несчастную голову доктор Вадик. Ничего не поделаешь, врачам «часто приходится делать людям больно, чтобы потом им жилось хорошо». Увы, но более образно и конкретно, чем крылатая фраза из «Иронии судьбы», суть призвания хирурга определяло бессмертное: «Резать! Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонита!» От Риммы Марковой…

Обдумав услышанное, Николай твердо решил как можно скорее запустить маховик земельной реформы, способной повысить уровень сельскохозяйственного производства и параллельно решить ряд сопутствующих проблем: обеспечить подпор людского потока к заводским проходным, переселенческим поездам и пароходам, одновременно повышая уровень жизни остающихся на селе.

Но за столь масштабным процессом нужен был неусыпный контроль и действенное управление им. Достичь этого наличными силами уездных и губернских администраций было попросту невозможно. Даже при условии обеспечения должного финансирования. Управленческий штат их был не велик, а профессиональный уровень для столь сложной, многоуровневой задачи — в массе своей явно слаб.

Не сразу, но Николай согласился с тем, что без решительного привлечения к этой работе органов местного самоуправления — земств — не обойтись. Более того, они могли бы стать важнейшим элементом всей системы проведения реформы, ее главным тягловым механизмом, оставляя местным администрациям функции учета, контроля, отслеживания финансовой дисциплины и обратной связи.