На Крымском Валу у пролетки надломилась ось. Ничего страшного, она не перевернулась, просто покосилась, но пришлось терять время на поиски другого извозчика. Как назло, мимо долго не проезжало ни одного свободного, а тот, к кому села Вера, сильно берег свою лошадь, и оттого они не ехали, а плелись. После того как Вера пригрозила, что за такую езду заплатит половину от уговоренного, поехали чуть быстрее, но все равно медленно. К Крынкину Вера приехала без четверти восемь и была недовольна тем, как она сюда добиралась.
Но стоило только Вере войти в шумный зал, как ее недовольство тотчас же улетучилось, потому что прямо перед собой, за третьим столом справа от входа, она увидела человека, как две капли воды похожего на изображенного на фотографии. Одетый в летний костюм цвета топленого молока, граф фон Спаннокки сидел за столом в одиночестве и внимательно изучал карту вин в коричневом сафьяновом переплете. Держал ее высоко, так что, может, и не изучал, а прикрывался ею, высматривая кого-то в зале или наблюдая за кем-то. Кто его знает, шпиона?
Вера замерла на мгновение, свыкаясь со своей удачей, а затем, не обращая внимания на подскочившего к ней метрдотеля, направилась к свободному столику, стоявшему в трех метрах позади Спаннокки. Проходя мимо графа, все продолжавшего сосредоточенно интересоваться винами, Вера уронила веер. Спаннокки среагировал мгновенно. Веер, казалось, еще до пола не успел долететь, а он уже отложил карту и наклонился.
– Благодарю вас, – церемонно сказала Вера, замечая темно-коричневый портфель, приставленный к ножке стола слева от Спаннокки.
Легкая улыбка, взмах ресницами, быстрый взгляд, брошенный на Спаннокки, сказали гораздо больше, чем слова. Поблагодарив, Вера пошла дальше, и хотя и не оборачивалась (еще чего!), но знала, что Спаннокки сейчас смотрит ей вслед. Непременно смотрит. Поэтому Вера шла мелкими шажками и старалась ставить ступни «в линию». При таком шаге вид сзади получается неимоверно соблазнительным, да еще и струящийся муар усиливает эффект.
Спаннокки оказался хватом. Вера думала, что он для начала пришлет ей цветы или хотя бы записку, но граф поступил проще – подошел раньше официанта, с портфелем в левой руке, щелкнул по-военному каблуками, несмотря на то что был в штатском, и спросил сладчайшим до невозможности, каким-то обволакивающим голосом:
– Вы позволите, сударыня?
И указал глазами на стул, стоявший напротив Веры, при этом ни на мгновение не отрывая от нее взгляда. Как ему удался такой фокус, Вера не поняла.
– Да, пожалуйста, – томно сказала Вера, помня о своем печальном образе брошенной любовницы. – Мне уже все равно…
Получилось хорошо. Сама Комиссаржевская, наверное, похвалила бы. В четырех словах Вере удалось выразить все – и то, что ей грустно, и то, что Спаннокки ей совершенно безразличен, но в то же время она не имеет ничего против его общества, и то, что все самое лучшее осталось в прошлом…
7
Мужчинам нравится, когда при них женщины ругают других мужчин. Поэтому Вера не жалела красок для образа своего мнимого мужа, домашнего деспота, скряги и вообще ограниченного человека. Выйти за такого замуж можно было, только тронувшись умом или по каким-то очень веским причинам. Вера выбрала второе и рассказала, что ее муж, удачливый биржевой делец, скупил все векселя ее невезучего в делах отца и поставил ультиматум – или дочь за меня замуж выйдет, или платите. Спасая отца от банкротства (ах, как это трогательно, у Веры в этом месте голос дрожал и глаза влажнели), Вера вышла замуж за нелюбимого. Но и с любимым, тем, за кого мечтала выйти замуж, не порвала. Не смогла, боялась что сердце разорвется. А теперь и любимый почему-то охладел, и жизнь покатилась куда-то вниз.
– Говорят, если сделать инъекцию большого количества морфия, то сначала увидишь яркие видения, а потом заснешь вечным сном…
Так Вера закончила свой печальный рассказ.