Загадка рукописи N2 700

- Простите... простите, - бормотал он, после длинного нетерпеливо-резкого звонка появляясь в моем тесном кабинете. - Я сознаю... Однако же, решился... Должен...

Он смотрел мимо меня, косо, на стеллажи, опасаясь, видимо, что если наши взгляды встретятся, решимость его не выдержит.

- Должен! - повторил он. - Мало того, что отвлекаю от занятий, принужден еще и увезти вас... В Институт кристаллографии к академику Рысакову. Пожалуйста, пожалуйста, не спорьте! Нет, это ничего, что предмет деревянного, а не кристаллического существа. Я консультировался. Такси у подъезда. И счетчик включен.

Странно, но именно упоминание о счетчике решило вопрос. Есть какая-то сила в стучащем - хотя я и не слышал его - торопящем, зовущем в путь счетчике, как в торопящем тиканье часов, в лихорадочном биении сердца.

К тому же я знал, что Иван Иванович не позволит мне заплатить за такси, а средства его крайне ограниченны.

Я накинул плащ, бросив тоскливый взгляд на валяющуюся среди бумаг лупу.

В лифте я ворчливо справился у Лухова:

- Тоже из клоба реликтов ваш Рысаков?

"Клоб реликтов", - именно с этим отмирающим "клоб" вместо "клуб", выражение Лухова. Им он объединяет многочисленных знакомых, людей самых различных специальностей - археологов, музыкантов, математиков, филологов, физиков, даже цветоводов, проявляющих глубокий интерес к старине.

- Да, да... Реликт. Но совсем молодой человек. Талантливейший. Превосходных душевных качеств, вы сами убедитесь, - многословно отозвался Иван Иванович, принимая вопрос за формулу примирения.

Рысаков встретил нас чрезвычайно приветливо, а с Луховым даже облобызался.

В тонком и подвижном лице Олега Модестовича Рысакова поражали темные блестящие глаза. И не своим особенным блеском, а тем, что с самого нашего прихода они как бы вобрали в себя предмет, бережно прижимаемый к сердцу Иваном Ивановичем.

Академик был молчалив.

Взяв предмет движением точным и экономным, он повернулся к окну и долго разглядывал его. Уже направляясь к двери, сказал:

- Хм... Поглядим...

Миновав пустой коридор, мы очутились в длинной комнате с потолком, полом и простенками из неяркого голубоватого пластика. В конце комнаты виднелась полукруглая скамья со спинкой, и перед ней наклонная доска пульта со множеством кнопок, лампочек и рычажков. В стене позади скамьи сверкали круглые отверстия, что делало помещение похожим на кинозал.

Стена напротив двери была стеклянная - от пола до потолка - и выходила в старый парк. Посреди комнаты виднелись тоже голубоватые и потому не сразу различимые тонкие удлиненные конструкции: они представились скульптурами абстракционистов, а потом как бы ожили и стали походить на акробатов с протянутыми руками, замерших под куполом цирка.

Рысаков подошел к "акробатам", оказавшимся просто штативами из серебристого металла. Рукопись No 700, закрепленная зажимами, повисла в воздухе.

Академик положил руки на пульт. - Пальцы его заскользили по кнопкам и рычажкам. Теперь он напоминал пианиста.

Было очень тихо.

Сдвинулись шторы на стеклянной стене, и помещение погрузилось в чернильную темноту. На приборной доске звездами загорелись цветные сигнальные лампочки. Невидимый источник белого света разредил темноту. Стало видно, как из стены позади нас плавно и хищно выдвигаются тубусы со стеклянными линзами. Напротив приборной доски раздвинулся светлый занавес, открывая экран.

Свет снова погас, но сразу же черноту пробили узкие лучи: красный, зеленый и магниевой белизны. Они скрестились на середине рукописи, отчего дерево засверкало множеством искр, как тогда, в ларьке, но гораздо ярче. Лучи вовлекли в световой поток искры и перенесли на экран. Свет временами гас; можно было догадаться, что рукопись зондировали импульсы невидимых частей спектра. Когда восстанавливался полусвет, видно было, как с потолка спускаются зеркала и огромные фотокамеры.

Рукопись начала медленно вращаться, штативы снова походили на фокусников в голубых трико.

Зеркала приближались, словно обнюхивая рукопись. Точки на экране слились в линии, похожие на зигзаги молнии. И вдруг с такой неожиданностью, что Иван Иванович вскрикнул, явственно промелькнули буквы, части букв готического начертания. Казалось, можно определить и почерк - острый, с сильными нажимами, крайне странный и при этом утомительно однообразный.

Потом шторы на стеклянной стене раздвинулись. Комнату заполнил яркий полуденный свет и тени листвы. Было до удивления приятно любоваться парком: милый реальный мир.

- Как мог человек через отверстия извне, ведь их так немного, выточить бессчетные вереницы букв и слов? - сам себе говорил Рысаков.

- Китайские резчики вырезают из слоновой кости кружевное яйцо, и в нем сквозь прорези второе, третье, десятое, - сказал Иван Иванович.