Загадка Отца Сонье

— С Мари? Еще чего! Она же, как всегда, с утра пораньше наклюкалась, всю посуду перебьет.

— Что поделаешь, значит тебе одной придется, — сказал преподобный.

— Ты думаешь, после твоей исповеди отец Франциск так уж сильно захочет есть? — с некоторой долей сарказма спросила Натали.

— Пожалуй, ты права, — согласился отец Беренжер. — Но наше дело предложить – а там уж как пожелает. Надо все же быть гостеприимными.

При этом их разговоре мое присутствие учитывалось обоими не более, чем копошение этого Гаруна аль Рашида в кустах. Чувствуя себя лишним, я пробормотал что-то на прощание, готовый уходить, но отец Беренжер неожиданно меня остановил:

— Постойте, Дидье. Пока священник не приехал, Я кое о чем хотел бы тут с вами переговорить. Прошу вас, пойдемте-ка со мной.

Я последовал за ним.

Когда мы с ним подходили к дому, мужчины, принесшие гроб, спускались с крыльца.

— Преподобный отец, — решился спросить один из них, — часом не протухло у вас в доме чего? Так и тянет на всю деревню.

— Нет, это не тухлятина, — сказал другой. — Просто запах какой-то…

Кажется, отец Беренжер их не слышал, настолько был погружен в какие-то свои мысли, совершенно от всего этого далекие.

— Что?.. — отрешенно спросил он. — Ах да, спасибо вам, дети мои, — и с этими словами он протянул им целых двадцать франков.

Те, однако, не отставали с расспросами:

— И собаки выли с утра. Не знаете, с чего бы это, преподобный отец?

— Собаки… — так же отрешенно отозвался отец Беренжер. — Да, да, собаки…

— А гроб-то для кого? Кто покойник?

Нет, никак им не удавалось отвлечь его от каких-то далеких отсюда мыслей.

— Да, да, гроб… — рассеянно проговорил он. — Еще раз спасибо, что принесли…

С этими словами, так ничего им и не объяснив, он пропустил меня в дом и, войдя следом, поскорей, чтобы не слушать больше их вопросов, затворил за собой дверь.

— Пойдем в гостиную, наверх, — сказал он мне. — А то по первому этажу бродит Мари, она, ты видел, нынче немного не в себе, я не хочу, чтобы она нам помешала.

"Ну а кто вообще тут в себе?" – думал я, поднимаясь вслед за ним по лестнице. Даже по отношению к собственной персоне я, признаться, на сей счет уже изрядно сомневался.

Мой последний разговор с преподобным. Бедный кюре Франциск!

Мы вошли в ту саму гостиную, где много лет назад, еще не побултыхавшись в бочке с дерьмом, я услышал от него про корабль под названием "Голубка".

— Диди… Давай-ка по старой памяти я так нынче буду тебя называть, — сказал он. — Так оно для меня привычнее. Тем более, что у истоков некогда стоял мальчуган Диди, а не господин Дидье Риве.

— Да, конечно… Как вам будет угодно… — ответил я так же рассеянно, как он сам отвечал мужчинам во дворе.

В эту минуту я даже почти не ощущал смрада, особенно сильно сгустившегося тут, в гостиной. И смотрел я вовсе не на отца Беренжера, а на этот самый гроб, тут как раз и стоявший на четырех стульях, на этот странный гроб, не обретший своего хозяина. Хотя мы были с преподобным наедине, меня ни на миг не покидало ощущение, что некто третий, кто должен был в нем лежать (а ведь кто-то же должен был!), также незримо присутствует здесь.

Я отвел взгляд в сторону – и там, клянусь, тоже было на что посмотреть. Там стояло огромное кресло, каких я никогда не видывал. Не кресло даже, а скорее трон. Сделан он был из красного дерева, с высоченной спинищей, на которой были вырезаны все те же странные письмена. Рядом с троном возвышался жезл, тоже испещренный письменами, обвитый лентами из золота с изумрудом на верхушке рукояти.

— А, вот ты чем любуешься? — перехватил мой взгляд отец Беренжер. — Это не что иное, как трон самого царя Давида. Не сам, конечно – тот исчез еще до разрушения Иерусалимского храма – а его точная копия, воспроизведенная прекрасными мастерами по рисункам, что были на свитках, которые мы с тобою нашли. А рядом столь же точно выполненная копия скипетра того же царя Давида, приходившегося мне, как ты знаешь, далеким предком. Помнишь, как речено в Писании: "И дана мне трость, подобная жезлу, и сказано: встань и измерь храм Божий и жертвенник, и поклоняющихся в нем…" Ах, мой славный предок! Видел бы он меня, восседающего на его троне в этой деревенской глуши, куда меня занесло!

— Принц, унесенный ветром… — пробормотал я себе под нос, вспомнив давнишний сон своего друга Пьера.

Отец Беренжер, однако, при всей его, казалось, отрешенности, меня услышал.

— Ветром?.. Да, ветром… — задумчиво сказал он. — Возможно… Только ветры своенравны, и никому не ведомо, в какую сторону они тебя занесут. Быть может, не туда, где беднягу принца ждет воцарение? Допустим, ожидало его Царствие Небесное, а он возжелал царствия земного. Как, по-твоему, такого принца называть?.. — И сам же себе ответил: — В этом случае имя ему – легион…

— То есть… — попытался уточнить я и тут же осекся, боясь лишний раз помянуть имя нечистого.