Загадка о тигрином следе

«Крайняя жестокость – оборотная сторона трусости» – подумал Луков, вспомнив с каким безжалостным равнодушием комиссар посылал на смерть и лично убивал под Симбирском обвинённых им в трусости лётчиков. Оказавшись же сам в их шкуре, почти мгновенно сломался. Впрочем, Одиссей чувствовал, что натура комиссара намного сложнее. Гранит Лаптев был человеком обстоятельств и настроения. В определённые моменты психологического взлёта он мог действительно вести себя как сверхчеловек, но в минуты «эмоционального пике» пасть до уровня полного ничтожества, как теперь.

– Если не желаете, чтобы я прострелил вам башку прямо здесь, и оставил ваши бренные останки на растерзание шакалам, повторяйте за мной! – потребовал генерал.

– Говорите, – поспешил изъявить готовность Лаптев, и шмыгнул носом.

Генерал начал произносить слова на ходу придумываемой им клятвы:

– Клянусь, что если я ещё хотя бы раз попытаюсь угрожать словом либо оружием кому-то из моих спутников по экспедиции, или не дай бог всерьёз подниму руку на соратника, то пусть меня немедленно прикончат, как бешеного пса…

Комиссар торопливо повторил…

Когда клятва была принесена, генерал позволил развязать пленника, но мрачно сообщил, что оружие комиссар пока не получит.

– Я сам буду выдавать вам револьвер, когда того потребует ситуация.

Глава 18

– Ты куда заехал, я тебя спрашиваю! Да тебя к стенке за такие дела поставить надо! Глаза у тебя что-ли на жопе, дьявол ты орловский!

Снова расшумелся неугомонный комиссар. Лаптев просто не способен был жить без ощущения себя в любой бочке затычкой.

Оказалось, что шофёр попытался на полной скорости с ходу преодолеть вброд неглубокую речушку, которая показалась ему всего лишь крупным ручьём, да не рассчитал. Возле противоположного берега мотор заглох.

Поражало, как быстро комиссар умел забывать о собственных грешках. Он лёгко прощал себе любые «шалости», зато был совершенно нетерпим к промахам других.

– Эка, ты дура! – гремел на всю округу его митинговый голос. – Да я тебе не то что машину, хромого верблюда бы не доверил!

Впрочем, после недавнего инцидента комиссара никто уже не воспринимал всерьёз. К тому же шофёр по возрасту был если не старше комиссара, то во всяком случае являлся ему ровесником. И если поначалу Лаптев сумел внушить водителю почтение к собственной персоне, – а надо сказать, что Гранит умел это делать просто виртуозно, – то по ходу дела вся позолота с созданного великим мистификатором образа сошла, и новому члену экспедиции открылось подлинная – опухшая после похмелья рожа пьяницы и позёра с расквашенным носом. Поэтому шофёр оправдывался лишь перед начальником экспедиции и немцем:

– Сам не пойму, как такое получилось, – удивлённо чесал затылок парень и удивлённо указывал на грузно сидящий в воде автомобиль. – Думал, проскочу…

Шофёр виновато взглянул на выбирающегося из машины Лукова и счёл нужным добавить:

– Говорили: спешить надо, вот я и хотел, значит, ещё одного крюка избежать…

– Хорошо, что вы предлагаете? – деловито осведомился генерал.

– Мотор я справлю, – трубочку одну заменю, и он заработает – пообещал шофёр. – Но сперва можно попробовать зацепить один конец троса за бампер, а другой вон за тот большой валун на другом берегу, и самотягом вытянуться.

– Хорошо, действуйте, – согласился Вильмонт.

Водитель начал раздеваться.

– А можно я?! – вызвался Одиссей лезть в воду, по которой плавали льдинки, вместо шофёра. Ему хотелось доказать, что в экспедиции он наравне со всеми, а не учёный-белоручка. Генерал окинул его тощую неспортивную фигуру скептическим взглядом и повернулся к Граниту.

– А вы не желаете искупаться, господин комиссар? Или вы принципиальный противник мытья? Опасаетесь, подобно воинам Чингиз-хана, смыть с себя славу?

– Не называйте меня господином! – мрачно огрызнулся комиссар. – А слава моя при мне останется.

Лаптев скинул с себя полушубок, стянул рубаху, обнажив большую героическую наколку на безволосой мальчишеской груди. Это было настоящее художественное полотно, изображающее легендарного предводителя народного восстания атамана Степана Разина в тот момент, когда он швыряет за борт разбойничьего корабля свою наложницу – персидскую принцессу. Татуировка была снабжена трагически-кокетливой подписью «За революцию пожертвую самым дорогим». Становилось понятно, отчего он с такой лёгкостью бросал любовниц.

Через пару секунд Лаптев, оставшись в одних полосатых борцовских трусах до колен, переминался босыми ногами на снегу. Ледяная вода позёра не пугала. То, что на него обращены восхищённые взгляды, придавало Лаптеву такого куража, что похоже он даже не чувствовал холода.

Выполнив для разминки несколько упражнения из системы джиу-джитсу, он чуть ли нее бегом бросился в реку. Быстро добрался до автомобиля, зацепил один конец троса за его бампер, и направился дальше. Обмотав второй конец троса вокруг огромного камня на противоположном берегу, пронзительно свистнул, и принялся пританцовывать и горланить песни.

– Давай назад! – крикнул ему генерал. – Околеешь же мокрым на морозе, соломенная твоя башка!