Загадка 602-й версты

— Ну их к черту,— отвернулся в сторону Алешка.

— Значит, ты хочешь, чтоб лесозаготовки сорвались? Ведь в лесосеках завтра загудят об этом происшествии.

— А что я там делать буду? Опять агитировать?

— Нет, ругаться. И крепко ругаться, как только сможешь.

— Набьют не только шею, но и морду,— убежденно сказал Алешка.

— А ты не сам ругайся, а мою ругань им передай. Тогда не набьют,— успокоил комсомольца Могутченко.— Слушай внимательно, Алеша. Иди в Папиненки прямо к Петровану. Петрован меня знает. Так вот скажи ему, что я считал его умным и храбрым человеком, но сейчас вижу, что он не только безмозглый дурак, а что гораздо хуже — трус. Трусливее зайца и глупее индюка. Так и скажи.

— А он мне как въедет своим кулачищем,— азартно прокомментировал Алешка, представив, как озвереет Петрован от такой оценки его умственных и моральных достоинств.

— Передавай от моего имени Петровану,— оставив замечания Алешки без внимания, продолжал Могутченко,— что ему-то, бывшему красному коннику, пора бы знать, как реагирует лошадь на мертвяков. Ведь любая самая поганая кляча шарахнется в сторону от мертвяка и захрапит. А у них как раз все наоборот получилось. Лошади шли спокойно, а захрапели и рванулись галопом трусливые ослы вроде Петрована. Ну и добавь еще что-нибудь покрепче...

— Да что вы!— восхитился Алешка.— И того, что вы сказали, вполне хватит. Петрован взовьется, как наскипидаренный. Выходит, лошади умнее мужиков получились, а во-вторых, сам товарищ Могутченко его трусом назвал.

— Вот ты мне и проверни эту работу,— закончил разговор Могутченко и стал застегивать полушубок, видя, что Алешка безропотно начал собираться в Папиненки.

— Набить морду, конечно, могут,— вслух прикидывал тот, натягивая полушубок.— Но попытаться стоит. Петрован от такой припарки не улежит и своим напарникам лежать не даст.

— Ты и по деревне этот разговор пусти,— давал последние наставления Могутченко.— Почему, мол, лошади не испугались мертвяка. Только здесь ты на меня не ссылайся. Здесь ты действуй самостоятельно.— Пошути, мол, кто-то захотел попугать, а трое здоровых мужиков чуть в штаны не наложили.

— Все будет сделано, как надо,— пообещал Алешка.— Вон и сменщик идет. Я сейчас и отправлюсь.

— Двигай, братишка,— напутствовал Алешку Могутченко, вместе с ним выходя из будки.

Шагая вдоль путей к казарме, Могутченко размышлял, знает или не знает Иван о вчерашнем происшествии на переезде. Начальник отдела заметил, что ему еще не попадался на глаза ни один боец взвода. Раньше свободных от наряда бойцов он встречал и в зале ожидания, и около магазинчика, и просто разгуливавшими по путям группами и в одиночку. А сейчас ни одного не видно.

«Молодец, Полозов,— одобрил Могутченко.— Страхуется от утечки информации и бойцов бережет от провокационных слухов. Да и хорошо, что люди под рукой. Сейчас в любую минуту могут потребоваться все силы взвода. Но при таком положении до Полозова мог и не дойти слух о вчерашнем».

И Могутченко окончательно решил: если сам Полозов не заговорит об этом — промолчать. Пусть он не отвлекается от основной задачи — поимки убийц.

Чекистский опыт подсказывал ему, что мнимый мертвец появился на переезде совсем не для того, чтобы помешать лесозаготовкам. Видимо, бандиты хотят вызвать у народа еще больший страх перед домиком Когутов. Наверное, Полозов прав, утверждая, что бандиты еще придут в домик. Вот они и создают вокруг домика страшную славу, чтобы даже их посещение его, если кто это увидит, было отнесено за счет нечистой силы. А вот по лесосекам пугающие народ россказни распространяются, видимо, уже другими, притаившимися гаденышами, которым не под силу теперь тягаться с советской властью в открытом бою. В памяти Могутченко всплыла фамилия Логунова, видевшего покойного Когута на лесном озере. Что это еще за Логунов Артамон Феоктистович? В донесении сказано, что он приехал со своею артелью из Красавской волости. Это верст шестьдесят — семьдесят отсюда. Там лесов уже мало, народ занимается льном и отхожим промыслом. Столяры и плотники из Красавской волости хорошие, на всю губернию славятся.

«Стой-ка,— сказал сам себе Могутченко и даже в самом деле остановился на секунду.— Полозов-то мой из Красавской волости родом. Не знает ли он там такого? Спрошу сейчас».

Но, войдя в казарму, начальник отдела в первые полчаса совсем забыл о Логунове и даже о происшествии на переезде. Его глазам представилась не совсем обычная картина.

За столом, посредине комнаты сидел командир взвода. Перед ним на обрывке газетной бумаги лежала небольшая кучка табаку. Бывшие в казарме бойцы по очереди подходили и старательно обнюхивали лежащий на бумаге табак. Некоторые после этого уверенно отвечали: «Не знаю», «Не приходилось куривать», другие, понюхав раз-другой, нерешительно говорили: «Доводилось где-то видать такой сорт», или: «Знакомым отдает, а чем, не могу понять», и только один самый молодой боец, дольше других и с явным удовольствием втягивавший ноздрями запах табака, заявил: «Закурить бы, товарищ командир. По дыму-то скорей определю. Кажись, это дело знакомое».