Родных и близких у Когутов не было. Младших: брат Данилы Романовича в это время находился за кордоном и вызвать его пока не удалось. Поэтому всю живность из хлева Когутов отправили на Узловую и отдали в распоряжение детского дома. Книги и одежду по указанию Могутченко, перевезли на время в казарму к Полозову и сложили в небольшой внутренней кладовке.
Еще сам не зная почему, прислушиваясь к какому-то невнятному голосу собственной интуиции, Иван перевозил вещи и книги Когутов в свою кладовую в мешках. Ни один предмет из мебели не был вывезен из опустевшего жилища путевого обходчика. Столы, стулья, табуретки, шкафы и сундук, в который Ивак сложил посуду, он приказал перетащить в горницу. Деревянную ногу Когута спрятал за опустевший шкаф в горнице.
Затем Полозов приказал приделать к двери горницы петли и запер ее на висячий замок. Оставшись один в комнате, Иван вырвал из полы своего полушубка несколько шерстинок и осторожно прилепил к отверстию для ключа. Черные шерстинки были совсем незаметны, но сам Иван всегда мог проконтролировать, вскрывался ли замок без него.
Дверь, ведущую с улицы в сени, починили и забили наглухо. Забивал, впрочем, Полозов самолично, предварительно оторвав в задней стене сеней две тесины и оставив их висеть свободно лишь на верхних гвоздях. Для постороннего взгляда жилище Когутов казалось накрепко забитым, но сам Полозов в любое время лог незаметно проникнуть внутрь помещения.
Но вот закончена и эта работа. Перед тем, как покинуть осиротевшее жилище, Иван окинул взглядом дворик, баню, хлев, колодец и длинную поленницу дров, тянувшуюся от бани вдоль окраины дворика почти до насыпи. «Наготовил Данило Романович дров, не на одну зиму. Даже в дровяник не вошли. Любил тепло покойник»,— подумал Иван и вдруг неожиданная мысль обожгла его. Наготовить такую гору дров одному, даже силачу вроде Когута, было не под силу. Дрова все березовые, и по расколу видно, что из толстых стволов. «С кем же Когут пилил их?!»
Иван знал, как лелеял Данило Романович свою Галину, даже пойло скотине обычно носил сам. И, конечно, он не позволил бы Галине целыми днями распиливать твердые, толстые березовые кряжи. «Надо будет узнать, кто нанимался пилить дрова Даниле Романовичу»,— решил Полозов, покидая домик железнодорожного обходчика на шестьсот второй версте.
VI Вмешательство «Николая Угодника»
Целую неделю на маленькой лесной станции царил переполох. Гибель семьи Когутов и бойца Старостина взбудоражила всех. Каждый по-своему старался объяснить, как и почему произошло преступление, каждый высказывал свое мнение и считал правильным только свои соображения. Появилось множество слухов, иногда настолько несуразных, что, услышав их, наиболее рассудительные люди отплевывались и разводили руками: «И чего не наплетут пустобрехи, дай только зацепку».
Но где бы ни начинались эти разговоры и ни возникали эти слухи: на станции, в лесосеках или деревеньках, лежащих близко к кромке бора, все они обязательно самым коротким путем доходили к Могутченко. Уже в день гибели Галины он переключил всю информацию, поступающую в отдел из района станции, только на себя. Одновременно он позаботился и о расширении источников этой информации, ругая себя в душе за то, что не сделал этого раньше.
«Дуреть под старость начал или сроду такой был,— размышлял наедине с самим собою старый моряк.— Поверил старый пень, что на тихой станции, в глухомани, врагов нет, и проморгал. Трех хороших людей сгубили гады. В шею из отдела надо гнать за такую работу. На баштан, видать, мне пора, кавуны караулить, а не контру под жабры брать».
Но переживания свои Могутченко хранил в глубокой тайне. Внешне он оставался по-прежнему энергичным руководителем отдела. Ни у начальства, ни у подчиненных не возникало даже мысли ставить в вину Могутченко происшедшее на шестьсот второй версте.
Но начальника отдела это не утешало. Хотя люди его и не осуждали, сам себя он судил жестоко и безапелляционно. Только потому, как подробно стало освещаться в сводках отдела все, что происходило около маленькой станции, можно было судить, как круто изменил Могутченко отношение к этому району.