Задолго до Истмата

— И вы правы, — мирно ответил профессор, а Волков только хрюкнул в своем кресле, — мы многого не знаем. И хотя я помню два воплощения, скажу лишь одно — мир делится на две категории личностей: на тех, кто хочет узнать еще что-то, и на тех, кто не прочь забыть кое-что из того, что знает.

— Ну вот! — развеселился Хранитель. — Вот вы почти и выдали основную концепцию разграничения Метамира на уровни бытия. Каждому уровню соответствует свой энергоимпульс, скорость и время существования, количество измерений. И это я перечислил только те категории, которые вы можете себе представить.

Граф Волков встал со своего кресла и подошел к балкону. Глянул вниз, на догорающий закат, на окончание портовой суеты, на нагромождение скал над океаном. Семен с интересом следил за ним.

— А скажите, Хранитель, — внезапно спросил Андрей Константинович, — сколькими барьерами ограждена ваша психоматрица?

В комнате воцарилась тишина, изредка прерываемая стрекотанием сверчка. Ростислав укоризненно взглянул на Волкова. Ох уж эти военные, так и норовят в лоб обухом заехать. Ан и Хранитель чего-то раскис, видать, вопрос не из приятных.

— Пора выпить что-нибудь покрепче чая, — ушел от ответа Семен, — где-то у меня была настойка коки. Причем на спирту. Причем на чистом. Одну минуту, господа, не все ответы на вопросы можно узнать у священника — гораздо больше ответов человек находит на дне стакана.

Ошалело крутя головой, подобно боксеру после нокдауна, он открыл дверцу резного буфета из черного дерева и достал оттуда небольшую бутылочку в оплетке.

— Обычно считается, что алкоголь с наркотиками не мешают. Но чистый спирт — это не совсем алкоголь, а кокаиновый куст — тоже не синтетика. Людям как бы и крышу сдвинуть может, но мы с вами не совсем люди...

Под такое непонятное бормотание он налил в небольшую чашечку граммов пятьдесят настойки, отломал от плитки вещества, похожего на шоколад, три кусочка и хорошенько макнул их в чашку.

— Вот, снадобье готово, — жестом подозвал он коллег, — пробуем!

Волков и Каманин переглянулись.

— Ну, теперь нам точно крышка, — мрачно констатировал профессор.

— От тех, кто много знает, обычно избавляются! — кивнул генерал. — Мучиться хоть долго будем, уважаемый?

— Всю жизнь! — фыркнул Хранитель. — Остряки!

— Кто вас знает, Хранитель! — почтительно заметил профессор. — Сами же говорили, что вы — не совсем человек. А что нас ожидает теперь, когда ничто человеческое вам не чуждо? Лоботомия? Расщепление на атомы? Новый барьер?

Хранитель раздал каждому по кусочку снадобья и проглотил свой.

— Избавьте меня и себя самих от вашей чепухи! — произнес он. — Глотайте, еще будете мне коленки целовать за этот ликбез.

От слова «ликбез» профессора передернуло, но он мужественно принял свою порцию. Волков вздохнул.

— Смерть сама по себе не страшна! — философски заметил он. — Это как в кино, обидно, что не знаешь, что будет потом и чем это все кончится.

И проглотил свой кус.

Хранитель позвал всех на балкон и уселся в один из трех шезлонгов, стоящих вполоборота друг к другу.

— Как ви сказали? — спросил он с акцентом сына гор. — Обидно, когда не знаешь, что будет потом? А почему вам не обидно, что вы не знали, что было вначале? Вам не обидно, что, пока вас не было, история шла своим чередом, время текло потихоньку, в мире происходили разные события? На прямой без начала и без конца отрезок человеческой жизни подобен краткому моменту вспышки фотографа, почему же люди так цепляются за этот краткий миг?

— Потому что это — вспышка! — буркнул Волков. — Кот в темной комнате, китаец в рисовом поле, свет в конце тоннеля — это событие. Со-бы-ти-е!

Профессор зевнул:

— Вы не Артура цитировали? Отец (не тот, что Каманин, а тот, что Переплут) увлекался его идеями. Во второй половине девятнадцатого века это было модно: нигилизм, пессимизм, импрессионизм... сионизм.

Семен замахал руками и зашикал:

— Шопенгауэру поставили барьер как положено, но опять что-то не сработало — вот он и сдвинулся на негативном восприятии мира. Это бывает...

Волков наклонился и расшнуровал ботинки. Ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, посмотрел внимательно на свои ногти. Затем внезапно сказал:

— Меня радует только одно. Вы — не безгрешны. И отрадно другое: корни ваших ошибок, видимо, кроются глубоко в нас и наших душах.

Хранитель заржал. Встревоженные его смехом собеседники едва не повыскакивали с шезлонгов. Но смех стих так же резко, как и начался.

— Прошу прощения, господа! — произнес Семен. — Я уже лет шестьсот так не смеялся. Правильнее сказать, мне так не было весело почти шесть веков. Андрей, ну с чего ты взял, что «мы» — это ваши потомки. Те, кого ты подразумеваешь под этим местоимением, на самом деле — ваши предки.

— Теперь моя очередь просить прощения! — воскликнул Каманин. — Ничего не понимаю! Как могут люди быть потомками суперрасы? Я намеренно не возьму ее в кавычки, ибо на фоне любого из трех миров — вы СУПЕРЫ.

Хранитель глубоко вздохнул.