Задолго до Истмата

Старичок поглядел на штрафника из-под мохнатых бровей.

— Не успел прийти, а я уж у него на побегушках! — прогудел он озадаченно.

Алексей виновато потупился.

— Прости, дедушка. Женка моя там в неведеньи...

— Лады! — прервал собеседника дед. — Я сейчас тебя к работе приставлю, да и схожу. Нешто я не понимаю.

— А куды мне, дедушка?

— Куды-куды, — проворчал старик, — на муды! Так твой новый начальник выражается. Пошли, что ль?

Поднялись на третий этаж по широкой лестнице с покрытыми лаком перилами и резными балясинами. Паркетный пол там был устлан широким ковром, у края которого стоял массивный стол секретаря.

— Куды, Матвеич? — спросил дьяк, сидевший за столом.

— На муды! — привычно ответил старик.

Дьяк гнусно захихикал:

— Частенько ты туда ходишь, Матвеич. Гузно опосля нужника чистишь?

— Заткнись, Федька! — посоветовал комендант зарвавшемуся дьяку. — Мозоль отвалится.

Комендант отворил дверь в кабинет и поманил Алексея пальцем:

— Пойдем, мил человек, нам сюда надоть, к Иннокентию свет Михалычу.

В большом светлом кабинете, окна которого были лишь слегка задернуты шторами (по случаю избытка солнца), Алексей не сразу обнаружил самого министра. Иннокентий Михайлович сидел за массивным двухтумбовым столом в самом уголке кабинета, между большой пальмой в чугунной кадке и высоким приспособлением в виде колокола на длинной ножке. Это был торшер, на стойке которого угнездились два горшка с геранью — министр был поклонником фиолетового цвета. Над головой министра висело изображение императрицы — цветное глянцевое фото. Не имеющему никакого представления о таинствах фотографии Алексею картина понравилась.

— Господин министр, — почтительно произнес комендант, — прошу прощения.

Иннокентий Михайлович поднял голову.

— А, Матвеич, друг мой! Рад вас видеть!

Министр вышел из-за стола легкой пружинящей походкой, несмотря на добрых семь пудов веса, и оскалился в приветливой улыбке. Алексей с удивлением отметил, что министр как бы не младше его самого.

— Вот, Иннокентий Михайлович, привел вам человечка. Из этих самых, трудных...

Толстяк перевел взгляд синих глаз на Алексея. Макоедова утром вместо завтрака окатили изрядно водой — два ушата истратили. Хотя в четверг Алексей был в бане, но в кутузке запахи не самые приятные, пришлось стерпеть. Но под взглядом толстяка он почему-то подумал, что надо было вылить на пару ушатов больше.

— За что вас наказали? — полюбопытствовал министр.

— Шалили в шинке, — неопределенно ответил Алексей, — морды били.

Иннокентий Михайлович развеселился. Глянув на коменданта, жестом отпустил его, но старик остался на месте.

— Обещался я вот этому горюну снести весточку до дому, — ответил Матвеич, — давай свой алтын, человече, пойду за петушками для твоих чад. Бабе купить гостинец какой?

— Что душа подскажет! — пожал плечами Алексей и уже вдогонку крикнул: — Дедушка, а деньгу и пропить можешь!

— Непьющий у нас комендант, — заметил министр, — печень шалит.

— Требуха — штука такая, — согласился Макоедов, — ежели прижмет, то и тещу мамой назовешь. А на кой я вам сдался, господин министер? Я ведь и не шибко грамоте разумею, про культуру-то вашу слыхом не слыхивал.

Министр усмехнулся.

— Не слыхивал, говоришь? Людям забывал «здравствуйте» сказать, в суп чужой плевал, под соседской калиткой гадил?

Алексей хмыкнул. Забавный мужик — этот министер.

— Скажете тоже! С детства не приучен.

Иннокентий Михайлович подошел к аквариуму, стоящему на столе, и бросил туда горсть сухого корма.

— Про попугая императрицы слыхал? — спросил он вдруг у Макоедова.

— Кто же про него не слыхал, — осторожно ответил тот, — говорят, ругаться птичка может на языках разных. Забавная птичка.

— Забавная, — согласился министр, — так вот, друг Макоедов, ежели сия птица ругаться зачнет в присутствии Софьи Алексеевны, никто ведь и не подумает, что она — некультурная, верно?

— Что взять с птахи, — пожал плечами Алексей, — божья тварь.

— Человек — тоже божья тварь, и ты, и я, — развеселился Иннокентий Михайлович, — однако тебе и в голову не придет без портов по улице пройти.

Наш герой насторожился.

— К чему вы это, господин министер? — спросил он.

— А вот к чему, — голос министра внезапно изменился, стал серьезным, — ежели ты сейчас подумаешь и ответишь, чем тут мы занимаемся, то служить тебе у меня. А ежели не придумаешь — отправим улицы мести. Да, один момент! Сначала поразмысли, ибо если ляпнешь, что мы учим попугаев в портках вышагивать, то получишь еще десять суток, это я обещаю твердо.