После майора слово взял Уткин. Пилот был краток. В ораторском мастерстве он тягаться с командиром не мог, но и его речь, в основном о сражениях с фашистами в воздухе, слушателям понравилась. Интересно, кто-то, кроме меня, еще обратил внимание, что Уткин был летчиком не боевой, а транспортной авиации? Я, конечно, понимаю, что он много общался и с боевыми летчиками, но некоторые моменты пилот описывал так, будто сам принимал участие в тех воздушных боях. Впрочем, его речь тоже мне понравилась.
Когда летчик закончил и, под аплодисменты партизан, отошел в сторону, его место занял корреспондент. Говорил он долго и красиво. Сразу чувствовалось, что человек творческий и со словом обращается куда ловчее, чем многие из бойцов – с оружием. Певцов рассказывал о положении на фронтах, в основном повторив то, что мы уже знали из привезенных газет, но добавив и кое-что новое, о последних решениях партии и советского правительства, о том, что весь народ мобилизуется на борьбу с фашистскими оккупантами. Рассказал также корреспондент и о все нарастающей партизанской борьбе против немцев. По его словам, партией организовывались сотни, брались под руководство сотни и тысячи стихийно возникших партизанских отрядов, что в помощь им высылали тысячи тонн оружия, боеприпасов и прочего снаряжения. Затронул корреспондент и тему международных отношений, заявив о том, что осталось совсем чуть-чуть до начала активных боевых действий против фашистской Германии со стороны западных стран. Закончил он, как и все выступавшие ранее, твердой уверенностью в скорой победе над фашизмом.
И в завершение митинга снова выступил майор. На этот раз говорил он гораздо меньше – высказал еще раз благодарность вестникам с Большой земли и повторил слова о скорой победе, заметив при этом, что до победы нам придется зубами вгрызться в глотку врага. После того как было объявлено об окончании митинга, партизаны расходиться не спешили. Сначала всем скопом, а потом распавшись на более мелкие группки, они обсуждали услышанное. Настроение у всех, как я заметил, было приподнятое. Опять же подумал, что значение подобных мероприятий, в моем времени сильно опошленных, сложно переоценить. По лицам бойцов и долетавшим со всех сторон обрывкам фраз я понял, что они действительно готовы грызть врага зубами, лишь бы выгнать его со своей земли. А вы говорите – «агитация и пропаганда»…
Желающих проводить гостей было столько же много, как и вчера, когда надо было их встречать. Снова командиру пришлось запрещать массовый поход к самолету – допущены были только командиры взводов, бойцы, которые переносили к самолету раненых, и наша медчасть – Ксанка с Олей. Я, воспользовавшись своей дружбой с Колей, тоже затесался в группу провожающих. Впереди всех, что-то обсуждая, шли командир с Уткиным и Певцовым. В руках у пилота я заметил два завернутых в мешковину пакета – улетал от нас он не с пустыми руками. В первом пакете, судя по форме, был захваченный мной саквояж с документами, а во втором – письма партизан.
С письмами вообще вышла интересная история. Еще утром, когда в лагере появились люди с Большой земли, протянувшие ниточку связи за линию фронта, многим пришла в голову идея передать через них весточку своим родным и близким. Но сразу же возникла проблема – бумага в отряде была страшным дефицитом. Только у радиста имелись два блокнота, предназначенные для составления шифровок, да у майора в планшетке сохранилась тетрадь. Точно такая же проблема была и с карандашами. Поэтому по лагерю, в поисках хоть клочка бумаги и огрызка карандаша, начали бегать целые толпы. Несколько раз вспыхивали ссоры, когда немногие счастливчики, таки разжившиеся где-то письменными принадлежностями, отказывались делиться своей добычей со всеми желающими – если б разделить те несколько добытых листков на всех, каждому достался бы клочок не больше почтовой марки. Особенно досталось тогда Горбунову. Завскладом вскоре устал отвечать бойцам, что бумаги у него нет, и устроил целый скандал. Со своими жалобами он дошел даже до майора. Видя такую ситуацию, положение спас Певцов, у которого имелось несколько блокнотов. Два блокнота он пожертвовал партизанам, и те их мгновенно растерзали, установив, что каждому полагается по половине листика. Имевшиеся карандаши тоже пришлось делить – каждый был разрезан на четыре маленьких кусочка, за которыми выстроилась целая очередь.