Zадача будет выполнена! Ни шагу назад

Поначалу Бамут и Жак, оказавшиеся ближе всех к уазику и крикливому майору, не обратили на его истерику особого внимания. Ну орет командир на своих подчиненных благим матом, ну бывает. В конце концов, мы в армии, на войне, это вам не институт благородных девиц, тут матом не ругаются, тут на нем разговаривают. Это мы разбалованы Рыжиком, который редко позволял себе ругаться матом и уж тем более оскорблять своих солдат, то есть нас.

Но когда майор начал обвинять наше подразделение в трусости – дескать, мы запятисотились и оставили свои позиции на передовой, – Жилин не сдержался. Жак тут же начал орать в ответ, ни капельки не смущаясь тем, что перед ним офицер, а сам он как бы находится в звании старшины. Впрочем, Жаку всегда было плевать на чужие чины и звезды на погонах.

Из «гусара» выскочила подмога майора – тот самый тыловик, которого я продинамил с наградным пистолетом, и капитан с автоматом наперевес. Тыловик, кстати, оказался тоже майором.

Капитан с автоматом не придумал ничего лучше, как дать очередь над головами. Мотострелки тут же плюхнулись на землю: кто-то прям распластался в грязи, уткнувшись мордой в грязищу, кто-то просто присел на корточки, прикрывая голову руками.

Я глянул на Бамута и понял, что дело труба: Семена не было на том месте, где я его оставил, возле импровизированной кофеварки. Бамут подхватывал с земли свой ПКМ.

А дальше все пошло совсем плохо. Жак пробил майору в живот, а потом выдернул из кобуры «глок». Капитан с автоматом дал длинную очередь по самодельной печке, на которой стоял цинк с песком, где заваривался кофе, а Бамут, вскинув пулемет, засадил короткую очередь в заднее колесо «гусара», заставив машину осесть на корму, задрав капот к небу

– Батальон, к бою! – громко крикнул я, понимая, что когда Рыжик вернется, то больше всех достанется мне.

Глава 9

Потолок – серый бетон, стены – исцарапанный всякими закорючками бетон, пол – влажный от сырости бетон. Прямоугольник со сторонами четыре на два метра. В двухметровых стенах – дверь и малюсенькое окошко под потолком, четырехметровые стены – монолит без всяких отверстий.

Мрачно, сыро, холодно.

В углу стены с окошком стоит ведро, накрытое крышкой. Это сортир. От ведра воняет дерьмом и мочой. В камере холодно, сыро, а еще темно. Свет включается, только когда в камеру хотят войти или осмотреть ее нутро надзиратели. В светлое время суток свет проникает исключительно из малюсенького, лишенного стекла оконца под потолком. Оттуда же забираются в камеру сырость и уличная прохлада. Окошко забрано решеткой, которая предусмотрена не для того, чтобы кто-то не сбежал из камеры, а чтобы снаружи сюда ничего не передали и не просунули. Размер оконца не больше двух кирпичей поставленных друг на друга. На полу стоят четыре палеты – это вроде нар, лежанки для нас троих: меня, Жака и Бамута.

Выражаясь языком донецких аксакалов, «мы заехали на подвал». Сие выражение означает, что нас задержали и поместили в некий аналог камеры временного содержания. А по сути, подвал – он подвал и есть! Здесь сыро, темно, зябко, стремно и страшно. Похоже, близко в земле залегание грунтовых вод, потому что стены камеры, а особенно пол, изобилуют грибком, плесенью и известковым налетом.

Страшно не оттого, что могут пытать, приговорить к длительному тюремному заключению или вообще расстрелять. Лично для меня самый главный страх – что можно остаться в этом подвале навсегда. Пугает неопределенность. Вот если бы выдвинули какие-то обвинения против нас, дали бы возможность защищаться, тогда было бы легче. А так сидим здесь уже пятый день и маемся неизвестностью.

Раз в день раздается стук в дверь, нам приказывают отойти к дальней от двери стене и встать к ней лицом, задрав руки назад. Входная дверь открывается, и на пол камеры ставят трехлитровую баклажку с водой и армейский котелок с бетонной, холодной перловой кашей. Это наша еда и питье на сутки. Столовых приборов нет, поэтому перловку едим руками.

С нами никто не разговаривает, не вызывает на допросы и не проводит никаких следственных действий. Как будто забыли про нас. Вот этого я и боюсь – остаться здесь навсегда!

Сбой привычного распорядка дня, произошел сегодня утром – вместо каши и воды Бамута вызвали на допрос. Семен ушел два часа назад и до сих пор не возвращался. Я лежал, глядел в потолок и завидовал Бамуту. Лучше бы меня вызвали на допрос. Хоть бы прошелся, посмотрел по сторонам, пообщался со следователем, узнал бы подробности нашего обвинения.

А так лежу на палетах и слушаю мерное сопение Жака. Жилин горазд дрыхнуть, он спит и спит. Изредка просыпается, спрашивает, есть ли новости, и, получив отрицательный ответ, снова впадает в перманентный сон-полудрему. Я так не могу. Нет, спать я, конечно, могу, но за эти пять дней успел уже выспаться и отлежать себе бока. А вот Жак спит как не в себя, чертов медведь в берлоге!