А вот Шахов Павлу очень даже поверил. Одному его питерскому знакомому (тот всегда зимой ходил без шапки) здоровенная сосулька, сорвавшись с крыши пятиэтажного дома, пробила голову и вышла острием под подбородком. Он был убит на месте. Шахова тогда потрясло главным образом то, что у того парня были какие-то уж очень большие и долгосрочные жизненные планы – все у него было расписано едва ли не по дням чуть ли не на годы вперед. Он только-только женился, получил хорошую работу, занимался ремонтом своей новой квартиры, собирался летом ехать куда-то с женой отдыхать за границу, а через год-два завести ребенка. Шахова, имевшего планы самое дальнее разве что на ближайшую пятницу, такая склонность к планированию жизни несколько даже коробила. Сосулька упала как-то невероятно точно – тоже ведь, по сути, несчастное стечение обстоятельств: ведь даже если бы специально захотели бы повторить – ни за что бы не получилось! И как всегда, далее все происходило очень быстро: всего через три дня того паренька сожгли в крематории, а Шахов с ребятами уже шли пьяные с его поминок. Потом так же быстро отметили сороковины, затем прошел год, и жена его, Катя, нашла себе нового друга, вполне симпатичного и достойного парня, вышла за него замуж и родила от него ребенка. И жили они все как раз в той самой новой квартире, которую купил и отремонтировал погибший от сосульки приятель Шахова. Аркадий хотел все это рассказать тут же в бане ребятам, но горло у него все еще было зажато после виденного страшного происшествия на дороге и он счел за лучшее промолчать. Кроме того, от стресса Шахов непрерывно и неудержимо зевал.
– Ты чего? – спросил его Павел.
– Это нервное! – ответил Аркадий, опять широко разевая рот.
– А-а, у меня, кстати, тоже отсроченная реакция на стресс.
Знаешь, моя нервная система устроена таким образом, что я в период самой стрессовой ситуации веду себя очень спокойно, а отходняк наступает значительно позже. Мы как-то однажды реально падали на самолете – была настоящая аварийная посадка, так я помогал стюардессам всех успокаивать, а когда самолет все-таки сел и началась эвакуация, оказалось, что некоторые пассажиры не могут оторвать руки от ручек кресел – приходилось использовать монтировку.
И только потом, наверно через час, когда я уже приехал домой, у меня вдруг по затылку и по спине пошли холодные мурашки и навалилась страшная слабость. Пришлось хорошо выпить водки и тогда все прошло.
То же самое было однажды в горах, когда наш "Урал" съехал на обочину и медленно пополз по склону прямо к обрыву. И не выпрыгнешь – в кузове сидят бойцы. Солдат-водитель оцепенел, только дергает ручку двери на себя. Я его хлопаю по морде и приказываю: спусти давление в шинах (там это из кабины управляется), он спустил, и так на полусдутых колесах кое-как потихоньку мы и выползли обратно на дорогу. А потом, уже на базе, у меня был такой же точно отходняк – как будто волосы стали не то, что на затылке дыбом, а и на всей спине и даже и на руках и на ногах. Я тогда выпил залпом, наверно, целую бутылку водки и даже ее не почувствовал – остался трезвый.
Зато на утро была такая невыносимая жажда! Вов, ты веники-то привез?
А, вот они!
Вошли в парилку. Натоплено там было просто страшно. Еле-еле потихоньку вскарабкались на полки. Там, в этой безумной жаре, сидел, обмахиваясь веником, старый-престарый человек. Кожа на нем висела складками, как будто он внезапно и сильно похудел. Повсюду на теле у старика были татуировки, кое-где из-за глубоких морщин почти что неразличимые. Шахов наклонился ближе – посмотреть. Прямо в лицо ему оскалилась классическая тюремная наколка: пират с ножом в зубах и с надписью ИРА, что, говорят, будто бы означало "Иду резать актив".
Шахов тут же засомневался, что старику есть эти предполагаемые им лет восемьдесят, если не больше, как показалось сначала, поскольку уголовники обычно так долго не живут.
Дед нахлестался до малинового цвета, лег спиной прямо на засыпанные мокрыми березовыми листьями доски пола и даже застонал.
– Ты, дед, шел бы отсюда, а то вдруг помрешь! – сказали ему.
– Ну, если и помру! Хер с ним!
– Да помирай, где хочешь, а только не здесь. А то людям неприятно…
Напарившись, Аркадий с Павлом вышли в раздевалку отдышаться.
Место напротив Аркадия освободилось, и его занял знакомый Шахову молодой парень, которого звали Сережа Егоров. Они поздоровались за руку. Егоров спросил Шахова, хороший ли сегодня пар. Аркадий ответил, что пар хороший, и Егоров с веником ушел в парную.
Периодически открывалась дверь, и из мыльной в предбанник врывался шум льющейся воды и гремящих тазов. Из открытой форточки тело приятно обдувало прохладой. Было видно, как на березе трепещут листья.
Пришел из парной застрявший там Хомяк – толстый, потный, красный, сел, отдуваясь. На плече – синяя татуировка: кораблик, советский военно-морской флаг и буквы ДКБФ. У Павла никаких татуировок Шахов не заметил.