Зачистка территории

Той же ночью Жорик Кулик вдруг проснулся, словно его толкнули, и уже не смог заснуть. Рядом под одеялом громоздилась храпящая туша жены. Тикали часы на стене. В другом месте – на серванте – светились зеленым цифры будильника – 03.52. Самое страшное время. Спящая жена вдруг громко пернула во сне. Даже кошка, лежащая в ногах, вскочила от испуга. Кулика объял ужас. Встреча с друзьями юности чем-то сильно повлияла на него. Действительно он – тряпка, а не мужик – это был факт. Действительно, он всегда подчинялся чужой воле, но по-настоящему роковым был миг, когда он поддался воле этой злой женщины. И не было в мире человека, который внушал бы ему больший страх, чем Клава, спавшая сейчас рядом с ним. Ее невозможно было победить – ее можно было только убить, или сбежать от нее, хотя это требовало невероятной хитрости. И внезапно решение проблемы выскочило как яркая вспышка: "Надо бежать!" Он стал думать, как достать паспорт, который был где-то спрятан у Клавы. Можно было попросить ребят, чтобы организовали вызов в милицию или в отдел кадров, и тогда паспорт умыкнуть или "потерять". Но к побегу нужно было накопить денег. Тут существовала проблема, поскольку все его деньги Клава сама лично снимала с карточки и забирала их все себе; вечером запросто могла пошарить и по карманам – нет ли заначки с приработка. Бежать надо было – куда-нибудь подальше – за Урал – работу он, всяко, найдет – электрики нужны всюду. Нужно только было аккуратно вынуть трудовую книжку из отдела кадров, где начальницей работала Клавина подруга. Шансы у Жорика были, конечно, ничтожные, но все-таки они были, и он собирался буквально завтра в воскресенье подработать на рынке и уже отложить первые деньги, спрятав их в сарае. Он, как заключенный в лагерном бараке, уже просчитывал каждый шаг, чтобы однажды вырваться на свободу. Жизнь его внезапно обрела смысл.

Но это было позднее, а пока он продолжал переругиваться с Клавой, уклоняясь от летящих в него предметов, а его бывшие одноклассники шли дальше по улицам города. Павел продолжал массировать кисть правой руки, видимо, несколько пострадавшую в схватке.

– Да ты Марата-то, случаем, не убил? – обеспокоено спросил его

Шахов.

– Что ты такое говоришь! Типун тебе на язык! Нет, конечно, хотел бы убить – сразу бы и убил. А так – пусть лечится, – сказал Павел. -

Жалко, руку отбил.

– Да за что ж ты его кружкой-то? – спросил вдруг Хомяков, нервно прыснув смешком.

– Черт его знает. Так получилось. Сразу не упал ведь! Я даже испугался! – рассмеялся Павел.

– Э-эх, я вдруг почувствовал, что мне будто бы семнадцать лет!

Помнишь, как каждую субботу ходили на танцы в Ремизу? Ранней весной.

Ледок еще был на лужах, хрустел под ногами. Ах, какое забытое хорошее чувство! – мечтательно сказал Хомяков. Он не особо-то поверил, что Павел чего-то испугался. Он Павла знал с детства и не сомневался, что Марат был обречен с самого начала.

– Ладно, все, парни! – сказал Павел. – Я отчаливаю. В два часа иду с Дашей в музей! Хочу еще успеть побриться, зубы почистить, чтобы пивом не несло. Да, в баню-то идем? Значит, в семь часов встречаемся на прежнем месте.

– Вы встречайтесь, а я сразу туда подойду, могу чуть опоздать! А ты смотри, Павел, не упусти Дашу! – сказал Хомяков очень серьезно. -

Это, ей Богу, будет непростительная ошибка!

Павел и сам чувствовал это, поэтому, ничего не сказав, двинулся в сторону теткиного дома.

Шахов с Хомяковым и Димой Росляковым шли мимо магазина "Продукты

24 часа"

– О! Мой любимый магазинчик! – сказал Хомяков.- Я сейчас!

Кстати, магазин этот принадлежал ему. Буквально через минуту он вернулся, держа в руках три больших вымытых яблока. Угостил ребят:

– Надо пивной дух отбить, а то меня Татьяна запилит!

Потом Росляков тоже куда-то ушел, и Шахов с Хомяковым двинулись далее только вдвоем.

Хомяков, не переставая интенсивно с треском жевать яблоко, вдруг сказал, не глядя Шахову в глаза:

– Ты что, в Паше сомневался? Зря, ведь Паша всегда побеждал! Ну, разве что один раз в конце зимы перед армией нам хорошо вломили, так и то, потому что мы с ним здорово перебрали и оказались втроем еще с одним парнем против не помню уже скольких человек из Ремизы – пяти или шести. Мне тогда попало капитально, вот, – он ткнул пальцем себе в лицо, – шрам остался – бровь зашивали, но и то отбились. То есть меня-то и того парня вырубили почти сразу, а Паша отмахнулся. Я из канавы, когда пришел в сознание, смотрю: такой бой идет – бог ты мой! Но Паша все-таки остался на ногах. И меня потом до дома дотащил. Поставил к двери, позвонил и убежал. Мать открывает – и сразу в крик. Я стою весь в крови, бровь, как лоскут, болтается, нос сломан, одежда в грязи – с нее аж течет. Действительно поехали в больницу, зашивали бровь, нос вправляли реально – с хрустом. Неделю в больнице лежал с сотрясением мозга и еще недели две дома – читать даже не мог. А самая главная история, связанная с Пашей, состояла в том, что у моей Татьяны тогда был ухажер из ее же школы. И, не исключаю, что между ними была какая-то симпатия, особые отношения.