Зачарованный киллер-2

Он мог, например, целый день красить одну семиметровую крышу вагончика, но поймать его на бездействии было невозможно. Когда бы он ни попадал в поле зрения, он все время был с кистью в руках и в движении. Нестиранная со времен написания Ветхого Завета одежда, вечно заляпанная краской и мазутом, как бы подчеркивала его трудолюбие. Если же вы пытались сделать ему замечание за медлительность, он начинал долго и косноязычно объяснять причины — их находились тысячи: от густой краски до плохой кисти, — и продолжал это объяснение, пока вы с вздохом отчаянья не удалялись.

Все рабочие, кроме Шапиро, чем–то торговали. Открытками, плакатами, леденцами, сигаретами… При чем, занимались этим гораздо более серьезно, чем основной работой. Особенно преуспевал в этом плане молдаванин с озорным именем Гоша, мелкий, удивительно завистливый и злобный человечек. Жена его, видимо для контраста, была женщина крупная и добродушная. Иногда она неделями не появлялась днем из вагончика, из чего следовало, что грозный муж, которого она могла бы просто зашибить одним ударом, опять ее отлупил и она стесняется показываться с синяками на лице.

Молдаванин задирался по пьянке ко всем, чем очень напоминал Царева, а пьяным он был каждый вечер. Иногда он нарывался на достойный отпор, поэтому постоянно ходил то с разбитой головой, то со сломанной рукой. Кроме того, он был лихач, при весьма низком уровне водительского мастерства. Изредка он попадал в аварии, что добавляло к его внешности повязки или гипс.

Животные же в этом зверинце были какие–то ординарные. Они мне почти не запомнились. Так, общая какая–то неухоженность, облезлость.

Да и проработал я в нем недолго, с двухмесячным перерывом. Два месяца я провел в больнице небольшого городка Ставропольского края — Буденовска. (Этот Буденовск нынче широко известен после террористической вылазки чеченцев. Но это случилось гораздо позже моего туда визита). Я прибыл туда в командировку, случайно узнал, что Вокалев проводит освоение новых конструкций, и, естественно, заскочил посмотреть.

Зооклетки, жилые и служебные вагончики выглядели эффектно. Выдержанные в одном стиле, обтекаемые, удобные, они производили впечатление. Мой визит совпал с переводом в новое жилье медведей. Большинство рабочих были мне незнакомы. (Как выяснилось, все мои кадры не смогли работать с директором без моей амортизирующей роли между ним и их интересами и поувольнялись). Но «будущий житель ФРГ» — Филиппыч был на месте.

В это время как раз пытались медведицу Риту заставить, перейти в новую клетку. Она забилась в угол и злобно огрызалась на толчки и удары железных крайсеров. Рабочие были, как обычно, поддатые.

— Филиппыч, — сказал я сухо, — рабочие балдые, клетка в машине не зафиксирована, — смотри!

Он отмахнулся.

Москва, издательство «Язуа», 13–20, 2000 год

— Вы не сердитесь, — сказал фраер, пыхтя, — Мы же не знали, кто вы…

Он вручил мне деньги попросил расписаться в расходном ордере, упрашивая не принимать это к сердцу, просто бухгалтерия, надо вот, отчетность.

— Когда те охламоны вернулись, я сразу все понял, — продолжал он изливать мне свою жирную душу, — это не я их посылал, я против был. Я еще тогда сказал, надо заплатить человеку по максимуму, да вас потом найти негде было. Это очень хорошо, что вы сами нашли время зайти.

Я вышел из его кабинета и строго глянул на заплаканную секретаршу. Та, увидев могущественного шефа, провожающего меня в полусогнутом положении туловища), встала и тоже проводила меня к выходу (что значит школа секретуток!). У входной двери на миг показался один из прежних амбалов. Увидев меня он предпочел исчезнуть.

Где–то я читал, что каждые семь лет в человеческом организме полностью завершается цикличный обмен клеток. Поэтому семилетние циклы характеризуют и некое психологическое обновление. И в самом деле: семь лет — окончание детсада, школа; четырнадцать — половые изменения, переход к юношеству; 21 год — период возмужания, именно в этом возрасте юношу признавали совершеннолетним в старой Руси. Далее идут циклы: 28, 35, 42, 49, 56, 63. Если приглядеться к ним внимательно, проанализировать физическое и психологическое состояние, то наверняка выясниться нечто удивительное. Меня, к примеру, в 21 год утвердили в должности в крупной газете, в 28 лет первый раз посадили, в 35 лет я осознал себя не столько журналистом, сколько мошенником, а нынче мне уже пять месяцев шел 43 год. И я неуклонно становился кем–то вроде киллера. По крайней мере вел я себя с убийственной уверенностью, не присущей мне ранее.

Я остановил частника, приказал: на Гражданку (час назад я бы попросил), откинулся на спинку заднего сидения, закурил (час назад я бы спросил разрешение) и подумал о том, что деньги дочки пока посылать рано (час назад я бы так не подумал), а прежде надо утрясти дела в Москве и умножить капитал (час назад такая мысль даже случайно не могла проникнуть в мою голову).

Буденовск, декабрь, второй год перестройки