Зачарованный киллер

Создалось впечатление, что под этой грудой мяса разгорается небольшой костер. Он ерзал, подергивался. Не до конца понимая странное поведение новичка он, тем ни менее, шкурой ощущал опасность. К тому же — я на это и рассчитывал — ему хотелось уступить мне место. И это желание, противоречащее хулиганскому уставу хаты, смущало его больше всего.

— Да ты чё, мужик, я тебя чё — трогаю, что ли?

Ну вот, он уже оправдывался. Мне на миг стало его даже жалко. Куда уж этому безмозглому качку меряться с профессиональным зэком.

— Ты где, падла гнойная, мужика нашел? Мужики в деревне землю пашут, а мне что–либо тяжелей собственного члена врачи поднимать запрещают. Шлифуй базар, лярва жирная.

Амбал привстал. Он понимал, что должен как–то ответить на оскорбления, но в тюрьме он все же был впервые, про воровские законы знал понаслышке и боялся их нарушить. Примитивные люди больше всего боятся непонятного, а я был ему очень непонятен.

— Молодец, — сказал я с неожиданной после моей резкости теплотой, — соображаешь. Иди, сынок, посиди на шконке, папаша от ментов набегался, его ножкам покой нужен.

Теперь он начал понимать. Его лицо выразило облегчение, он уступил мне место и сказал:

— Чо ж ты сразу не сказал? Я же не лох, понимаю порядок.

— За что, батя? — подал голос молодой парнишка, сидящий во главе стола. Я вычислил его еще с порога и сознательно спустил полкана на амбала, понимая, что лидер никогда не станет доставать незнакомца сам, а поручит проверку кому–нибудь из своих подручных.

— Что, за что?

— Ну, повязали за что?

— Сто семнадцатая, — сказал я, иронически на него глядя.

117 статья — вещь неприятная. Тех, кто сидит за изнасилование, за мохнатый сейф, в тюрьме не любят. А, если выяснится, что жертвой была малолетка, насильник может сразу идти к параше, все равно его туда спровадят.

Лицо юноши дрогнуло. Он чувствовал подвох, но не мог понять в чем он заключается. Я не стал выдерживать слишком большую паузу. Люди по первой ходке не отличаются крепкими нервами, а драка в хате, как и любая разборка мне не была нужна.

— Изнасилование крупного рогатого скота, — продолжил я, улыбнувшись. И добавил тихонько: — Со смертельным исходом.

На секунду в камере наступила тишина. Потом грянул смех. Смеялись все, особенно заразительно смеялся сам спрашивающий. Он понимал, что я купил его, но купил беззлобно. К тому же ему было немного неловко — по воровским законам он не имел права задавать подобный вопрос.

Минут через пять смех утих, но тут амбал, который все это время недоуменно вертел головой, вдруг, переварил шутку и зареготал зычным басом. И камера вновь грохнула.

Я протянул парню руку:

— Мертвый Зверь. Хотя меня больше знают, как Адвоката. Чифирнуть организуй.

Знакомство с хатой состоялось и меня сейчас интересовали другие вопросы. Ведь я уже не был простым аферистом, я стал каким–то суперменом, по крайней мере — в глазах Седого, и он должен был отнестись ко мне серьезно. Я всей шкурой чувствовал, что не задержусь в тюряге. Единственное, чего мне стоило избегать — это кичманов: воры наверняка запустили ксиву о моей подставке во время побега. Так что на тюрьме меня могли кончить без суда и следствия. Будь я хотя бы в законе, тогда судили бы по правилам, на сходняке, но я же был волком–одиночкой.

Впрочем, в хате общего режима мне пока неприятности не грозили. Хоть я и не был в законе, но авторитет имел и никто, кроме самих воров, не имел права со мной расправиться. Поэтому я чифирнул с парнем и его корешами, забрал у очкарика с верхних нар книжку (оказался Л. Толстой) и завалился на почетное место на низу у окна, прикрывшись этой потрепанной классикой.

Я не пытался читать, горячка последнего дня еще не остыла в моей памяти. Я четко помнил, что мне предстоит встреча с заказчиком и что эта встреча может кончиться тем, что меня поставят на ножи. А тут еще зэк с соседней шконки начал лаять басом.

Я открыл глаза. Из телевизора заливалась какая–то киношная псина.

Видно Витина исповедь обратила память к моим тюремным эпизодам. Опять ясно и четко вспомнилась зона, втиснувшаяся на территорию бывшего немецкого монастыря: серое влажное пространство без единой травинки, деревца — бетон, асфальт, железо, крашенное серой краской. Удивительно мерзкое место.

Еще удивительней был мой барак. Туда обычно селили инвалидов, поэтому вечером он представлял колоритное зрелище: зэки отстегивали руки, ноги, пристраивали к тумбочкам костыли, вынимали челюсти. Ночью эти инвалиды издавали кошмарные звуки, похожие одновременно и на скрежет металла по стеклу, и на рожковые вопли автомобильных сигналов. Меня сунули в этот барак, чтоб быстрей окочурился, (одна из форм пресса). И такая возможность могла представиться мне быстро: большая часть инвалидов болела туберкулезом, частично залеченным в тюремной больничке.

Бараком назывался полуподвал монастыря. Раньше это был настоящий глубочайший подвал, где монастырские обитатели хранили припасы. Потом его перекрыли досками, приподняв таким образом метра на три, и устроили там лежбище для осужденных калек.