Зачарованные острова

Мать великого корсиканца купила этот дом через три года после Ватерлоо, в начале 1818 года, заплатив двадцать семь тысяч пиастров, и закрылась, словно в монастыре, в девяти обширных комнатах второго этажа, заполненных произведениями Жерара, Гроса, Изабейя, Кановы и Бартолинит. Каждое из этих произведений искусства представляло ее ребенка или же память о каким-нибудь триумфе на пути ампирной эпопеи. В прихожей, у основания лестницы, находилась обширная ниша со статуей Наполеона работы Антонио Кановы, впоследствии вывезенной в Англию; ее — как по иронии судьбы — выставили у основания лестницы лондонского Эпсли Хаус, где размещается Музей Веллингтона.

На третьем этаже располагались гостевые апартаменты для семьи, верхний этаж занимали слуги — одни корсиканцы. В угловой спальне Мадам всегда стояли цветы, бюст и полевая кровать сына, а камин украшал бюст внука, короля Рима. Одно окно этой комнаты открывалось в прохладный мрак Виколо Дория, второе — на Венецианскую Площадь. Сидя и молча часами в этой комнате или — если вечер был теплый — у балюстрады углового балкона, закрытыми глазами она всматривалась в маленький остров, лежащий в безграничном океане, на котором умирал ее сын. И так в течение двадцати лет.

С ее пребыванием здесь связан таинственный визит человека, лицо которого помнит лишь темная улочка, истоптанная ногами поляков. Стены какой-то из комнат стали свидетелями непонятного и необъяснимого в свете законов и лабораторных систем нашего рационально мыслящего мира. Современная наука беспомощна перед такими явлениями, но разве современная наука не является до сих пор слепым щенком?

Наполеон умер 5 мая 1821 года, в 5:49 утра в Лонгвуде на Святой Елене. Известие об этом добралось с острова в Лондон 4 июля, в Париж — 5 июля, в Рим, официально, не раньше 6 июля. Оптический телеграф, изобретенный мсье Шапке, действовал только на суше — океан должны были преодолевать везущие новость парусники. Но именно в день смерти, 5 мая 1821 года, после полудня, перед Палаццо Ринуччини появился никому не известный путник. Так никогда и никто не узнал, кем он был, поэтому во всех последующих документах и научных работах применялось определение «незнакомец». Этот человек начал валить кулаком в двери, когда же их открыли, он начал настойчиво требовать аудиенции у матери императора. Не без сопротивления, его допустили к ней. Тогда он приказал свидетелям покинуть комнату. Те вышли, но, опасаясь неизвестно чего, не до конца закрыли дверь. Пришелец приблизился к седой даме и сказал:

— Мадам, когда я произношу эти слова, Наполеон уже освободился от собственных забот и болт. Он счастлив.

После чего вырвал из-под одежды спрятанное там распятие и начал кричать в экстазе, с лицом Савонаролы и горящими огнем глазами:

— Ваше высочество, прошу Вас поцеловать Искупителя и Спасителя вашего любимого сына.

Впоследствии он заверил, что мадам Бонапарте еще увидит Наполеона, который прибудет, чтобы освободить Европу через много, много лет, наполненных кровью и огнем, опустошающим континент, «чтобы исполнить волю Царя Царей!!!»

После этого он поклонился и, не говоря ни слова, вышел и исчез в переулке Дория — в «польском» переулке. Больше уже никто его не увидел, а смысл его слов поняли двумя месяцами позднее. Показания прямых свидетелей (дворецкого Колонны и компаньонки, мадам Мел лини, а так же привратника и лакея) не позволяют усомниться в истинности описанной выше сцены.

Каким чудом незнакомый пришелец узнал про смерть Наполеона уже в тот же самый день, когда она наступила, находясь столь далеко, в тысячах километров от Святой Елены? В первой половине XIX века, когда спиритизм с оккультизмом, а так же всяческие тайные знания праздновали триумфы, объяснение бы нашли легко. В третьей четверти нашего столетия, когда научный рационализм скомпрометировал всяческую магию и внечувственный опыт — такой ответ только высмеяли бы и сделали бы все, чтобы усомниться в достоверности сообщения. Сегодня, самые серьезные институты в мире на полном серьезе проводят эксперименты с медиумами-телепатами, и когда отсутствие объяснения стольких явлений научило закоренелых рационалистов скромности — уже никто не осмелится смеяться. Сами, со своей находящимся в пеленках знанием, мы достойны насмешки, а мир наших чувств столь же мрачен, как небольшой переулок возле Пьяцца Венеция.