Забывший имя Луны

В этом месте Антонина обычно не выдерживает, врывается обратно в квартиру, вытряхивает из конверта глянцевый скользкий журнал, а сам конверт швыряет в полураскрытую дверь, где в полутьме площадки хищно поблескивают Вовкины коллекционерские глазки .

* * *

В четверг вечером позвонила Любаша. Минут пять говорила о чем-то незначащем, спросила о здоровье матери и почему-то Антонины, а потом, смущаясь, осведомилась:

– Ты как, Анджа, если я к тебе в субботу не одна приду, а? Ничего? То есть я имею в виду не с Мишкой, то есть, Мишка тоже будет, конечно, но я хотела сказать… – тут она окончательно запуталась и замолчала, тоненько сопя в трубку.

– Господи, Любаша, об чем разговор! – с фальшивым воодушевлением воскликнула я. – Разумеется, приходи! Давно пора тебе перестать киснуть и Мишке температуру мерить. Парень скоро в армию пойдет, а ты ему все пеленки менять готова!

– Зачем ты так, Анджа?! – дрогнувшим голосом сказала Любаша после секундной паузы. – Ты же знаешь, что в армии сейчас… А Мишка, он такой…Если бы у тебя сын был, а не дочь, ты бы так не говорила… – в голосе ее явно послышались слезы.

Я испугалась.

– Ну прости, Любаша, прости, – торопливо пробормотала я, подумав про себя, что в последнее время, действительно, становлюсь какой-то неприятно черствой и оттого бестактной. – Я не хотела… Я действительно обрадовалась за тебя, честное слово, и сморозила, не подумав… – напропалую врала я. На самом деле мне вовсе не улыбалось принимать у себя на совершенно домашнем дне рождения незнакомого мужика, который, к тому же…

– Да нет, Анджа, я не сержусь, – быстро возразила добрая Любаша, тут же поверив в искренность моего раскаяния. – Это просто я сама такая нервная…

– Слушай, Любаша, – перевела я разговор. – А этот кто-то, тот, с которым ты будешь, он вообще-то знает, куда идет? Скучная вечеринка немолодых теток, с детьми, мужьями, домашними огурцами и даже без танцев…

– Знает, знает!

– И что же он по этому поводу сказал?

– Сказал, что почтет за честь.

– Так и сказал? Интере-есно, – изумленно протянула я. Изумление было совершенно искренним.

Первыми, как всегда, явились Ирка с Володей. Володя волок сумку с двумя трехлитровыми банками домашних солений. Еще по одной литровой банке принесли дети в мешках со сменной обувью. Кроме этого, Никитка нес под мышкой какой-то непонятный сверток. В Иркиной сумочке лежали фартук, подарок и пудреница. Компакт пудра в пудренице вытерлась посередине еще к прошлому дню рождения, но Ирка из экономии не покупала новую, пока в старой еще по краям остается. Компакт пудра была темно-коричневой. Когда Ирка ей пользовалась, то становилась похожей на индейскую скво. Ирка наскоро чмокнула меня в щеку, сунула подарок (неизменные колготки, весьма, впрочем, качественные и дорогие), и прошмыгнула на кухню, где живо обвязалась принесенным фартуком и начала хозяйствовать.

– Где у тебя соль? – то и дело слышалось оттуда. – А кардамон у тебя есть? А как же тесто без кардамона? Вова, вот сюда банку поставь. И открой, естественно. Что, самому-то не догадаться?! А салат почему не украшен? Ну и что, что не успевала? А Тоня у тебя на что? Раз в год все должно быть красиво!

Антонина хищным взглядом отметила проследовавшие в бельевой шкаф дорогие колготки и на удивление покорно принялась за выполнение поручений. Иркина вихревая хозяйственная активность всегда слегка пугала мою флегматичную дочь и делала ее тупой и покладистой.

Никитка тут же уселся смотреть телевизор, а Люся где-то затихорилась, вроде бы в ванной. Наверное, Антонина опять что-то для нее припасла. Из всех детей моих подруг Антонина благоволила только к тихой болезненной Люсе и по собственной инициативе передарила ей почти все свои игрушки. Теперь баловала обновами, тем, из чего сама выросла. Меня данная симпатия в основном радовала, ибо намекала на то, что у моей дочери имеются какие-то чувства к обыкновенным смертным людям, не относящимся к числу популярных певцов, артистов и диджеев.

Потом пришли две учительницы-разведенки из моей школы, одна с сынишкой Виталиком, потом университетская подруга Светка со своим третьим мужем. Ровно к назначенному сроку, тик в тик, явилось Ленкино семейство.

– Точность – вежливость королей! – заявил на пороге Ленкин муж, убирая в жилетный карман внушительный хронометр. Я всегда удивлялась, как можно не помнить о том, что в прошлом и позапрошлом году он говорил то же самое. Голосом, внешностью и манерами Ленкин муж явно стремился изобразить из себя что-то чеховское. И у него получалось, правда, касалось это не самого Антон Палыча, а его героев. «Пава, изобрази!» За глаза я звала Ленкиного мужа Демократом, и вкладывала в это слово какой-то мне самой не до конца ясный ругательный смысл.

Любаша с заявленным кавалером явились последними, когда все уже сидели за полностью заряженным столом и постепенно начинали раздражаться.