Забывая Августа (ЛП)

— Итак, второй шанс, Август. Сделай ее счастливой. Дай ей лучшую жизнь, которую ты можешь, потому что если кто-то и заслуживает этого, то только Эверли. Но я клянусь, если ты причинишь ей боль, я удостоверюсь, что ты никогда ее больше не увидишь. Ты понимаешь?

Кивнув головой в понимании, я сказал.

— Если я снова причиню ей боль, я не ожидаю ничего меньшего.

— Хорошо, — ответила она, бросая полотенце на стойку. — Теперь, Эверли послала меня сюда за тортом. Направь меня в сторону шоколада.

Я усмехнулся, удивляясь ее способности сменить направление беседы без особых проблем, и указал на массивный холодильник. Открыв его, девушка задохнулась. За этим последовало множество ругательств из уст балерины.

— Я думаю, что мой дублер мог заплатить ей, чтобы уничтожить меня, — почти заплакала она, вытаскивая массивный шоколадный торт размером почти с Техас.

— Нет, она просто любит тебя, — усмехнулся я, заметив свою порцию, когда она положила ее на стойку. Вероятно, это был размер всей береговой линии Мексиканского залива в Техасе.

Я не был балериной.

— И я люблю ее. Больше, чем ты можешь себе представить. Никогда этого не забывай.

— Я не буду, — поклялся я, глядя на нее пристальным взглядом. — И Сара, спасибо, что любила ее, когда я не мог.

Она не сказала ни слова, но просто кивнула.

Это был не слэм-данк (прим.: вид броска в баскетболе (а также стритболе и слэмболе), при котором игрок выпрыгивает вверх и одной или двумя руками бросает мяч сквозь кольцо сверху вниз), но в течение вечера, Сара и я смогли увидеться с глазу на глаз, и я понял, что мы оба бьемся за одну команду. Команду Эверли.

И все это имело для меня значение.

Глава 27

Эверли

Разбивающиеся волны однажды стали для меня чем-то вроде утешения. Нескончаемый каскад звуков был чем-то определённым, непрерывный уверенный вибрато (прим: вибрато – это периодически изменяющийся тон звука, по высоте, силе и тембру соответственно), убаюкивающий меня, снимающий стресс и успокаивающий тревогу, когда я не могла заснуть.

Но сейчас он лишь напоминал о том, где я.

Каждый удар волн о скалы внизу, ненавязчиво напоминал мне о том, что этот дом стал мне тюрьмой.

Он снова бросил меня здесь.

Это превратилось в такую обыденность, что я перестала спрашивать, куда он уходит.

За секунду до того, как захлопнулась дверь, мы встретились взглядом, и клянусь, я увидела в его глазах каплю раскаяния, спрятанную за непреклонностью. Но потом его снова перетянуло во тьму, и я осталась одна.

И мне некого было винить, кроме себя.

Когда-то я была сильной женщиной, кем-то достойной любви. Но сейчас от неё осталась лишь безжизненная раковина.

Волны продолжали биться о скалы, и я чувствовала себя запертой в консервной банке. Я стёрла каплю пота с брови, меряя шагами пространство туда-сюда, пытаясь скоротать время до его возвращения.

Двадцать два.

Двадцать два раза. Вот сколько раз он запирал меня здесь.

В первый раз я плакала и звала его, когда он ушел, умоляла его передумать. Что я натворила? Почему он делал это со мной?

А сейчас он уходил в тишине. Ничто не могло изменить его решение. После двадцати двух заключений, я поняла, где моё место.

Я до сих пор не понимала, почему это происходит. Да и задумываться перестала.

Оглядывая комнату, я теребила руками ожерелье, лежащее на ключицах, и изучала картины на стенах, рассеянно размышляя, замечал ли он их когда-нибудь.

Помнил ли он, с какой гордостью развешивал чёрно-белые фотографии по всей комнате? Меня ужасно смущало собственное изображение, развешенное повсюду, но он лишь обнимал меня со спины, скользя руками по телу, изучая свои шедевры.

— Я хочу, чтобы моя королева была хорошо видна, — шептал он.

Помнил ли он, как сильно когда-то любил меня?

***

— Проснись и пой! — раздражающе прозвенел голос сквозь дымку сна.

— Нет, — заныла я, вытряхивая из головы мучительное сновидение. Август больше не был призраком прошлого. Он был здесь. И он был моим.

— Ещё рано, — пробурчала я.

— Ничуть, — так зловеще захихикал Август, что мне захотелось ему врезать.

Очень сильно.

— Рано. Утро должно включать в себя солнце, пение птиц... кофе и счастье, — приподнимая голову от подушки, я приоткрыла глаз, не увидев ничего, кроме темноты. — И ничего из этого сейчас нет. Так что никакого просыпания и уж точно никакого пения. Проваливай.

Моя голова победно плюхнулась обратно на подушку.

— Тебе ли не знать, жаворонок, что утро начинается с темноты.