Забытые в небе

Палачи (в этой роли выступали телохранители Генерального) порой вносили в процесс казни разнообразие. Они могли поднять решётку до упора – тогда приговорённого захлёстывал вал пауков, и всё заканчивалось в считанные секунды. А могли и подтянуть её на десяток-другой сантиметров, чтобы ядовитые твари протискивались внутрь понемногу, по две-три особи. Тогда обречённые пытались отбиваться от них, дробя и протыкая арматуринами волосатые тулова, ломая суставчатые конечности. Заканчивалось это всегда одинаково: какой-нибудь паук ухитрялся достать жертву, яд делал своё дело, и волосаны приступали к пиршеству. Им позволяли насладиться добычей, после чего решётку опускали, а оказавшихся внутри прикалывали длинными пиками. «Убиваем двух птиц одной стрелой, – шутили иные остряки, – и поголовье волосанов сокращается, и дауны получают урок…»

Такая казнь случалась нечасто – на памяти Люка их было пять или шесть, и каждый раз это были пойманные дауны. Так что известие о том, что пятерых поджигателей приговорили к Паучьему холлу всколыхнула весь Офис. До объявленного срока оставалось не меньше получаса, а та часть холла, что была отведена для зрителей, уже была набита битком – никто не желал пропустить кровавое зрелище.

«Водопроводчикам» достались лучшие места – у барьера, в нескольких шагах от железной решётки. Но сестра совсем не радовалась такой удаче – наоборот, сделала попытку увильнуть от посещения Паучьего холла. И если бы не дядя Антон, взявшийся сопроводить их, и вовсе уклонилась бы от этой процедуры. Пол тоже пошёл особой охоты, и Люк ни на секунду не сомневался, что он сделал только ради Леи. Вид у него был нерадостный, если не сказать мрачный; встретившись взглядом с Люком, он поспешно отводил глаза, и не произносил ни слова.

Людской гомон толпы перекрыл хриплый вой жестяного рожка, и толпа раздалась надвое, освобождая узкий проход. По нему, подталкиваемые тычками охранников, плелись приговоренные. «Как можно так покорно идти навстречу смерти? – удивился Люк. – Впрочем, разве у них есть выбор?»

Первым снова шёл здоровяк в прожжённом кожаном фартуке. Как и в прошлый раз, он нёс на руках сына, и Люк заметил, как безжизненно болталась свесившаяся рука мальчика – тонкая, бледная, какая-то синюшная. За ними шли остальные – мальчик постарше, видимо, второй сын здоровяка, и старик со старухой. Она едва шагала, и спутники поддерживали её под тощие, морщинистые руки.

Когда мужчина проходил мимо Люка, тот снова почувствовал знакомый запах. Неистребимый, въевшийся в одежду, кожу – запах гари, тлеющих угольёв, огня. Запах опасности.

– Парнишка умер. – тихо сказал дядя Антон. – Сразу после оглашения приговора. Охранники хотели забрать тело, но отец вцепился, не дал. Решили не настаивать – зачем? Так и так достанется паукам, так пусть уж…

Процессия поравнялась с помостом. Охранники остановились; мужчина, повинуясь тычку в спину, повернулся к Генеральному. Тот приспустил воротник своего плаща и посмотрел прямо в глаза приговоренному. Люк увидел, как взгляд дауна, только что полный гнева и ненависти, вдруг потух, сделался покорным, уткнулся в пол.

«….недаром в Офисе говорят, что Генеральный может усмирить любого бунтаря одним-единственным взглядом…»

Приговоренных по одному затолкали в клетку. Снова они шли покорно, подчинялись тычкам охранников, и лишь мальчишка озирался, тщетно пытаясь поймать взгляд Генерального.

Здоровяк осторожно положил свою ношу на пол. Старуха (она замыкала процессию) уселась на пол, положила голову мальчика себе на колени и принялась гладить безжизненное лицо, напевая что-то себе под нос. Для неё словно перестали существовать и вопящая за барьером толпа и обречённость в глазах прочих приговоренных, и леденящие кровь шелесты, поскрёбывания, стуки, доносящиеся из-за решётки. Она была прикрыта криво сколоченным деревянным щитом, так что ни зрители, ни приговоренные не могли видеть, что их ждёт.

«…как будто, они и так это не знают…»

Генеральный что-то шепнул наклонившемуся к нему охраннику – широкоплечему, бритому наголо типу. Тот кивнул, гадко ухмыльнулся и направился к решётке, неся в руках три обрезка арматуры.

Поравнявшись с «водопроводчиками, охранник ухмыльнулся щербатой редкозубой улыбкой. Люка обдало волной гнилостного запаха изо рта. Лея, наморщив носик, отшатнулась, охранник же злобно скривился, прошипел «не нравлюсь, сучка малолетняя?». Сплюнул, грязно выругался, подошёл к решётке и просунул арматурины между прутьями.

Метровые железяки звякнули по бетону по голому бетонному полу и заулюлюкали. Люк покосился на Лею – сестра судорожно сжимала обеими руками ладонь Пола, не отрывая взгляда от старухи.

А та по-прежнему сидела, прислонившись спиной к решётке, и мерно раскачивалась, скрипуче напевая себе под нос. «Колыбельную» – почему-то подумал Люк, и он этой мысли у него незнакомо сжалось сердце и защипало глаза. Голова мёртвого (теперь он в этом не сомневался) парнишки по-прежнему лежала у старухи на коленях, и узловатые коричневые пальцы нежно перебирали его волосы.