Забытые учителя

— Тебе давно пора своих детей тетешкать, а не щенка, — недовольно ворчала мать, но тоже старалась лучший кусок сунуть маленькому пушистому комочку.

Впрочем, мать и ворчала-то так, чисто для профилактики, не сильно, настаивая на замужестве дочери. Особенно после того, как скоропостижно умерла жена Густава, а потом и двое его детей.

Зары жили недолго. Семья Инги, пожалуй, была единственной из долгожителей. Матери было около шестидесяти, а им с Густавом этим летом исполнилось по тридцать одному году. Среди других заров они считались стариками. Но и отличались от них разительно: высокие, светловолосые, с синими глазами. Они умели читать и писать, знали архивные английский и немецкий языки. Хорошо стреляли. И самое главное, они с Густавом были зачислены в команду летчиков аэростата, что сразу же поставило их на одну ступень с незаражёнными.

Широкоплечий Густав был красавец, мать всегда говорила, что он — вылитый Кондор. Но Инга как-то в это не верила, хоть и часто натыкалась на фотографии отца, во множестве развешенные по стенам коттеджа. Густав, правда, был на него очень похож, но Инга отца совсем не помнила. Для нее отцом навсегда стал Крас — капитан Краснов, которого она помнила с самого детства, который опекал их и заботился, к которому она в детстве бегала за утешением, когда суровая мать её наказывала. Они с Густавом долгое время строили планы, чтобы их мать вышла замуж за Краса. Глаза Инги увлажнились. Она вспомнила, как погиб Крас, спасая ребенка заражённого.

А мать любила и до сих пор ещё любит этого неизвестного ей человека по имени Кондор — их с Густавом отца, улетевшего почти сразу после их рождения на поиски сыворотки от вируса. Инга поняла мать только тогда, когда сама незаметно влюбилась в друга детства Володьку Николаева.

Впрочем, была ещё одна долгожительница — Аиша Эттингер, материна закадычная подруга и бывшая начальница, которая вот уже много лет фактически рулила Внешним городом при постоянно сменяемых официальных руководителях, назначаемых из бункера или, как привычно стало говорить, снизу.

Ямка вдруг развернулась, подняла морду к небу и втянула воздух.

— Г-гав, — сообщила она Инге.

Инга насторожилась:

— Что «гав»? Ничего там нет.

— Г-гав, — продолжала настаивать Ямка, шумно вдыхая воздух.

Инга приставила ладонь к глазам и вгляделась в горизонт. Потом, вспомнив про бинокль, потянула за ремешок. Окуляры приблизили небо и вместе с ним маленькую точку. Инга заволновалась, выронила бинокль.

— Вот кулёма, — ругнула себя, — если бы не ремешок, разбила бы! Мать шкуру сдерёт! Отцовское достояние… — Опять поднесла бинокль к глазам. — Да, Ямка, ты была права на все сто процентов. Это они…

Инга внимательно оглядела в бинокль окрестности. Теперь от её наблюдательности зависело многое. Аэростату, конечно, муты не опасны, но всё же надо быть настороже.

Ямка развернулась в сторону выхода на крышу и заворчала. Инга вскинула арбалет. Из двери вначале показалась голова в шлеме, а потом и сменщик Андрей.

— Привет, сестрёнка! — Андрей поднял руку в приветствии. — Пришёл тебя сменить.

— Ну, наконец-то! Еле дождалась. Юго-запад идёт наш аэростат, остальное тихо и чисто.

— С чего взяла, что наш?

Инга долгим взглядом посмотрела на Андрея: «Ну, не дебил ли? А чей же ещё?»

— Знаешь, Андрей, я его за это время так изучила, что узнаю, даже если ослепну. Да и подумай, у кого ещё есть аэростаты? Впрочем, я смену сдала, ты принял, поэтому наблюдай. Пока.

Инга помахала ему рукой и шагнула в дверь. Ямка неслышно мелькнула, опережая ее. На лестничном пролете возле окна девушка задержалась, вновь взяла бинокль и вгляделась в приближающуюся точку: «Нет, точно наш!» Потом, пошарив в кармане комбеза, достала маленькое зеркальце. Открыв футляр, оглядела вначале загоревшее лицо, потом тонкую шею, потом причудливую прическу из пепельных кос, ради которой пожертвовала двумя часами сна. Оставшись довольной увиденным, она рассмеялась и весело, через две ступеньки, побежала вниз. Бояться было нечего, Ямка заранее предупредит об опасности.

Выбежав на луг, Инга стукнула в дверь ангара, а потом, напевая: «Мед и пепел в твоих глазах, мед и пепел на моих губах, но кто бы он ни был, он не должен знать, кем ты была для меня», побежала к шесту, готовить причальные крепежи. За пятнадцать лет Инга выучила все песни с плеера, подаренного ей Володькой, напевала их всегда и пела громко, когда рядом никого не было.

Ямка вначале носилась рядом, потом, делая круги всё больше и больше, стала шнырять в подлеске, к чему-то принюхиваясь. Временами она поворачивала голову и смотрела на Ингу, всем своим видом показывая: «Не переживай, бдю!»

Аэростат, блеснув серебром на солнце, неожиданно появился в поле зрения, а потом очень долго приближался. Ямка носилась по лугу по траектории его движения, временами останавливаясь, принюхиваясь и радостно махая хвостом. Инга вся извелась, ожидая посадки. Она еле сдерживала себя, чтобы не заскакать от радости, как Ямка.

Наконец аэростат приблизился настолько, что стал слышен звук мотора. Из окна высунулся Густав и закричал:

— Привет, сестрёнка!