Забыть и вспомнить

О-хо-хо!.. Куда нам деваться

От наших еврейских бед!

- Йёся! Уже можно кончать волноваться?

Или пока ещё нет?

-Йёся, или ты не слышишь вопроса?

Смотрите! Молчит, как идьёт!

И почему это Дина, Йёся,

Лежит и совсем не встаёт?

Йёся белый, как поле таллита,

Слушает жену и не слышит.

Йёсино лицо слезами облито:

Его дочь, его Дина не дышит.

- Дина! Уже можно, уже вставай!

Они уже не ходят сюдой!..

А на крыльце стоит, как мёртвый припай,

Спаситель их, Васька-гой.

Отступление

Пропади оно всё прахом!…

Смерть не всякая по мне.

Хуже нет, чем смерть от страха

Наяву или во сне.

Жизнь не всякому по силам,

Не любому по плечу.

Наши трепетные жилы –

Дань– врачу и стукачу.

Я не самый из десятки

Храбрый, - страх и мне знаком.

Но во дни тревожной схватки

На меня в своей раскладке

Полагался военком.

И я нашивал погоны,

И грузился в эшелоны,

И на зычный клич трубы

Я, презревши сердца звоны,

Сам пример для слабых был.

Но страшней любого страха

Страх земного бытия.

Жизнь – и дыба в нём, и плаха,

И на лобном месте – я…

Жизнь не всякому по силам,

Лично мне не по плечу,

Как играют струны-жилы, –

Я, пожалуй, умолчу.

Пропади оно всё прахом,

Всё, чем стоит дорожить, -

Нет страшнее в жизни страха,

Чем безумный ужас жить.

* * *

Прошумит ли дождичек, -

Радугу раскинет,

Радугу раскинет,

Да не для нашей Дины.

Пролетит журавушка, -

Перышко обронит,

Пёрышко обронит,

Да не для нашей дони.

Песня колыбельная,

Да весна капельная.

Ищут счастья в поле,

Да не по нашу долю.

* * *

Глух эфир. Молчат экраны.

Спать бы… Да не в козырь спать.

Разбрелись мои бараны, -

Их считать – не сосчитать.

За тебя, моё местечко,

Не замолвил Б-г словечко,

Даром, что еврейский Б-г!

И хотел бы, да не мог!

Здесь сильнее всех урядник,

Разводящий у судьбы.

Им и выпасен волчатник

Для погрома и гульбы.

Так случилось, так сошлося, -

Что поделать! Вэ из мир?

Боль свою уйми, Иося,

Тихо, смирно смерть прими!

Йёся шеей грустно вертит,

Йёся бьётся о плетень…

Он бы принял, да у смерти

Не приемный нынче день.

* * *

Ходят евреи тудой и сюдой, -

В Израиле на них нету квоты.

И многие из них, конечно, с бородой,

Как их бородатые анекдоты.

Старый-престарый еврейский анекдот.

Какой? Есть разница? – Не этот, так тот.

Дело не в анекдоте. –

В народе!

То, что у нормальных людей неприятность,

У еврея – повод для шутки.

Наши остроты - это наша кратность

Лихолетиям нашим жутким.

В просветах бед – юмора бред.

Но еврею он – как замерзшему плед.

Как для гончей – след. Как в пост – мясоед.

Как счастливый билет. Как в тоннеле – свет.

То, что на обычном лице улыбка,

На Йёськином лице – гримаса.

Ушами колышет, как плавниками рыба,

И лыбится! – Ну, что за раса!

- Йёся, шалом, как дела?

Отвечает: - Вы будете смеяться,

Но Розочка, жена, тоже умерла…

Ну, не смешно ли? С кладбища шла…

- Шлимазл! Не делайте паяца!

А Йёся смотрит странно так,

И колокольчиком в руке, - бряк, да бряк:

- У вас не найдётся пушинки клок?

И протягивает ведро и дырявый мешок.

- Йёся, зачем тебе столько пуха?

Интересуются за Йёсю два лапсердака.

Йёся бормочет, косит исподтишка:

- Поменьше - на подушечку, Диночке под ухо,

А побольше – для Б-га, на облака…

Спрятаться, спрятаться, цукете, земеле…

за облачком, за облачком, за белым пологом.

Разве можно видеть эту землю

и продолжать оставаться Б-гом?

Отступление

Путешествую в себя,

В свою память, в своё детство,

Может, там найдётся средство

Жить, о павших не скорбя.

Там, где нежилась мечта

Тихо будущего возле

Разграничила черта

Мою жизнь на «до» и «после».

То, что было до меня,

Мне поведала родня,

А что сбудется за мной,

Сгинет, как росинка в зной.

То, что было в жизни «до», -

Как счастливое лото,

А что «после», – просочилось

Как вода сквозь решето.

То, что было после, боль

Перемешана с надеждой…

И живу я дымом - между

Небесами и трубой.

* * *

Как нынче вижу рожи те,

И речи – всё о том:

- Ну, так живёте-можете?

- Как можем, так живём.

Достатку нет, унылые,

Шалеем от вражды…

- Кто вам мешает, милые?

Да всё они, жады!

Дорожки все неровные

Для тех, кто колченог,

У них всегда виновные

Чужой народ и Бог.

2

Может быть, Йёськин сын,

Если был у Йёськи сын,

А может быть, Йёськин внук,

Если был у Йёськи внук, -

Словом, наследный кто-то

Из Йёськиного рода,

Бежал, обиды надраив,

Из родимого края.

У редкого еврея не найдётся резон

Двинуться за горизонт.

Оттого-то – сани ли, дроги,

Самолёты ли, поезда, -

Еврею хорошо в дороге!

И видится ему в залоге

Шестиконечной каждая звезда.

Едет, а не ведает, убогий

Что часто ниоткуда в никуда.

* * *

…Его избили вусмерть. Просто так.

На всякий случай. Больше – для острастки.

Родные увезли его в коляске

От тех антисемитских передряг.

Подальше. Скажем, в город Тель-Авив…

Евреев бьют за то, что те – евреи.

Вступился за кого-то он. (Мотив

был прост). За что и схлопотал по шее.

Добро б по шее, - полуинвалид,

Он был шалавой полуизувечен.

- Ты понял? Не высовывайся, жид!

Запомни, вечный жид, что ты не вечен.

Я был знаком с ним. Наша жизнь горчит,

Но в не заладившейся, есть просветы…

Его спасли беэр-шевские врачи:

Коляска, костыли, штыри, корсеты…

Собрали, словом…Жизнь пошла на лад.

И вот уже стоит он без надсад.

И вот уже на ощупь ищут ноги…

Чего? А те разбитые дороги,

Которые зовут его назад!

Случилось это медленно, не сразу.