Заблудшая душа

Потом замок лязгнул, и дверь открылась. Глеб увидел перед собой высокого темноволосого парня, которого уже имел возможность лицезреть в баре. У Базарова было смуглое, красивое лицо и голубые глаза. Он был одет в полосатый, испачканный красками халат и кожаные шлепанцы.

— Добрый день! — улыбнулся парню Глеб. — Меня зовут Глеб Олегович. Я к вам по поручению Федора Сергеевича Геера.

— Здравствуйте! — поприветствовал его Базаров. — Проходите.

Базаров широко распахнул калитку и посторонился, пропуская Глеба внутрь.

Двор был небольшой. Несколько асфальтовых дорожек. Крошечный бассейн с искусственными лилиями. Гамак.

Они вошли в дом. Базаров закрыл дверь на засов и повернулся к Глебу.

— Входите в дом. Можете не разуваться, у меня все равно бардак.

Узкий коридорчик сворачивал налево и вел в кухню. Глеб пробежал по ней взглядом, отметил для себя обилие хрусталя и посуды из разноцветного стекла — на полках красовались красные, синие, желтые фужеры, а также приземистые маленькие кувшинчики с длинным горлышком, предназначенные неизвестно для чего.

В комнате было тепло. Горел камин. Вдоль одной из стен протянулись книжные полки с толстыми томами собраний сочинений классиков. Корешки книг выглядели так, словно к ним никто никогда не прикасался.

Обстановка была, что называется, на уровне. Мягкие кресла, диван, журнальный столик. На стене — огромный телевизор с двумя высокими колонками, стоящими на полу, под ним — стеклянная тумбочка, заваленная десятками DVD-дисков в пестрых коробках.

— Присаживайтесь, где вам удобнее, — пригласил Базаров.

Он смахнул с кресла футболку и тренировочные штаны.

— Можете здесь.

Глеб уселся в кресло и закинул ногу на ногу. Павел Базаров подошел к журнальному столику, взял бутылку с яркой позолоченной этикеткой и повернулся к Глебу:

— Виски?

— Если только немного, — ответил Глеб.

Художник кивнул и разлил виски по стаканам. Один стакан протянул гостю, другой взял сам. Сел на диван.

— Я готов вас выслушать, — сказал он.

Глеб припомнил, с каким почтением относилась к этому парню нагловатая и задиристая «золотая молодежь», и сейчас, глядя на художника, понял, в чем секрет. От парня веяло какой-то уверенной и невозмутимой силой, а во взгляде его голубых глаз, задумчивых и спокойных, было то, что принято называть «магнетизмом». Несмотря на молодость, Базаров явно был из тех редких людей, которые, даже надев на себя замызганный халат, выглядят как аристократы, а в любой компании, едва влившись в нее, тут же становятся негласными лидерами.

Глеб кашлянул в кулак и заговорил:

— Дело в том, что Федор Сергеевич собирается купить еще несколько ваших картин.

— Вот как, — неопределенно проговорил молодой художник.

— Но сперва он хочет провести экспертную оценку. То есть, грубо говоря, господин Геер хочет выяснить, являются ли ваши картины настоящим произведением искусства.

Художник спокойно выслушал Глеба, а когда тот закончил, с вежливой улыбкой уточнил:

— А вы — тот человек, который способен это сделать?

— Именно так, — продолжал врать Корсак. — Я представляю Московский экспертный совет при госуниверситете. А также экспертную группу «Арт-бизнес».

— Значит, вы ученый?

— Я доктор искусствоведения, — ответил Глеб. — Закончил кафедру эстетики МГУ. Если вы не против, я задам вам пару вопросов.

— Хорошо, задавайте. — Базаров отхлебнул виски и выжидательно посмотрел на Глеба.

— Ну, прежде всего, я хочу удовлетворить собственное любопытство. Что за звероподобные существа изображены на ваших картинах? Что они олицетворяют? Почему у них звериные головы?

— Они олицетворяют простую, но грубую истину, — спокойно ответил художник. — Человек — это зверь. Вся мощь человека, вся его воля к жизни — от зверя. Все остальное: слабость, душевные терзания, страх смерти, ощущение потерянности в мире — лишь хрупкая, недолговечная надстройка над мощным основанием.

— То есть, мораль, нравственность, религия, попытки поиска смысла — это всего лишь «хрупкая надстройка»?

— В некотором роде, да.

— Значит ли это, что вы не верите в Бога?

Базаров улыбнулся:

— Вы говорите как миссионер. Я ничего не говорил о вере в Бога. Я хотел сказать, что, отдавая дань тому мощному и сильному, что есть в человеке, я всего лишь чту память тех, от кого мы произошли. Тех, кому мы обязаны своей силой и волей к жизни. Той волей, которая позволила нам подняться над природой.

Он отхлебнул виски и посмотрел на Глеба, ожидая, по всей вероятности, возражений.

— То есть, вы подчеркиваете силу звериного начала в человеке? — уточнил Глеб.

— Да.

— Но это, в некотором смысле, антихристианство, — заметил Корсак.

— Возможно, — не стал спорить Базаров. — Ницше называл христианство религией слабых, немощных и больных. Мне кажется, что в этих словах есть большая доля истины. По сути, Иисус Христос — плачущий бог, не способный ни на что. Он всего лишь Богочеловек. Будь на его месте Человекозверь, он бы не позволил себя распять. Он бы уничтожил своих обидчиков.

— Человекозверь… — с улыбкой повторил Глеб. — Звучит почти как оборотень.

Базаров усмехнулся и пожал широкими плечами: