За тридевять планет

Нет, то светило, что я видел в иллюминатор, было, определенно, здешним Солнцем. Это открытие меня страшно обрадовало. Ведь я был первым землянином, который видит это, здешнее Солнце и осязает его тепло. Мне почудилось, что все вдруг замерло на планете. Все-все… Как я убедился впоследствии, так оно и бывает. Птицы умолкают, звери останавливаются, как вкопанные, рыбы всплывают на поверхность… Ветер и тот перестает шевелить травы, хлеба, ветви деревьев. Наступает такая тишина, что звенит в ушах. Потому-то мне и почудился странный, как бы плывущий откуда-то издалека звон в тот момент, когда расплавленное золото брызнуло немыслимо слепящим светом.

— Солнце — это хорошо,- вслух подумал я, снимая коскомбинезон, как мы, космонавты, шутя называли космическую одежду.- У нас на Земле даже огольцы-голопузики поют: «Пусть всегда будет Солнце!» А голопузики не дураки, они зря петь не станут.

Я положил комбинезон в специальный ящичек, вделанный в корпус корабля чуть выше и правее терморегуляторов, и надел обычный костюм, в котором ходил на Земле. Надо сказать, карманов в нем оказалось пропасть. И сзади, и спереди, и внутри, и снаружи — везде карманы. В нагрудном я нашел расческу в футлярчике.

Пластмассовую, разумеется. Во внутреннем левом — справку, удостоверяющую, что я действительно землянин и работаю трактористом (не министром, а именно трактористом), а также аттестат об окончании средней школы. Аттестат я не хотел брать. Но Шишкин настоял.

Без аттестата, говорит, на другой планете и шагу не ступишь, а ты…

В остальных карманах я обнаружил свежие носовые платки, два блокнота с бумагой в клеточку, три шариковых карандаша по тридцать пять копеек каждый, перочинный ножик с приспособлением открывать бутылки и консервные банки, пуговицу от демисезонного пальто (само пальто осталось там, на Земле) и, наконец… три рубля сорок копеек советской валютой. Трешница поистерлась и заметно лоснилась. Что касается пятаков (сорок копеек были пятаками), то они блестели, как новенькие. «Напрасный груз!» — усмехнулся я, но выбрасывать пятаки не стал. Во-первых, еще неизвестно, как здесь, на этой планете. А во-вторых, и просто жалко.

Но… пора было расставаться с космическим жилищем. Я выкинул фанерные дощечки на колышках, спустил веревочную лестницу и, преодолевая робость, волнуясь до сердцебиения и одышки, впервые после полета покинул корабль. Спуск произошел вполне благополучно. Коснувшись ногами тверди, я, по правде сказать, оробел еще пуще. А вдруг она, эта твердь, того, а? Однако ничего подобного, твердь была как твердь, и я почувствовал себя несколько увереннее. Расставив дощечки с надписью: «Не трогать — смертельно!» — я стряхнул с пиджака земную и космическую пыль и, расправив плечи, всей грудью вдохнул здешний воздух.

III

В первый день я не отходил далеко от корабля. Да, по правде сказать, я и не знал, куда и зачем идти. То сидел, то лежал, то бродил — и все это вблизи, почти рядом. Но и здесь, на этом пятачке, я обнаружил немало такого, что представляет интерес для науки.

Прежде всего я должен сказать, что почва на этой планете самая обыкновенная. Песок, песок… Трава зеленая, кое-где в ржавых крапинках, и удивительно шелковистая. Деревья тоже как деревья. От наших, земных, они отличаются лишь тем, что выше и толще гораздо, так сказать, кряжистее.

Березы попадаются метров сорока с лишним вышиной и прямые до самой верхушки. Листья на них тоже крупные и такие же резные и сердечком, как на наших.

Ползая по земле, я внимательно осматривал и кое-где разгребал поверхностный слой. И что же? Труд мой вознаградился сторицей! Я обнаружил старые березовые листья. Они пожухли, почти сопрели, но сохранили очертания, даже рубчики по краям.

Вряд ли стрит говорить, как я обрадовался этой находке. Ведь это была не просто находка, а целое открытие. Значит, думал я, березы и здесь меняют листья.

А если меняют, выходит, и здесь бывает зима. Иначе зачем березам менять листья! А зима — это снег и лед…

С одной стороны, конечно, красиво. А с другой… Нет уж, увольте, подумал я, на зиму я лучше переберусь на Землю-матушку, где у меня осталось теплое пальто с воротником из черной цигейки.

Сосны и того выше, то есть раза в полтора, не меньше. Земля усыпана иглами и шишками. Иглы были как иглы и кололись, а шишки — ну по кулаку каждая, честное слово. У нас такие шишки бывают только на кедрах, да и то не подряд. Я взял одну шишку и стал шелушить. Она была пустая. Наверно, выклевали птицы, какие-нибудь клесты, здешние клесты, разумеется.

Потом я поискал другую шишку, никем не тронутую, вышелушил несколько орехов и разгрыз их. Зерна оказались крупными и вполне съедобными. Я даже затрудняюсь, с чем их сравнить. По вкусу они напоминали наши кедровые орехи, только были еще жирнее и ароматнее. Зерна таяли во рту, как кусочки масла.