За тихой и темной рекой

— Утром с поста прибыл посыльный от Селезнёва. Ночью на переправе произошло нечто неожиданное. Вроде бы нападение, однако китайцы плотом не воспользовались и лодок наутро на противоположном берегу Зеи не было. Индуров вёл себя, судя по письменному докладу, довольно любопытно. Оборону держал вместе со всеми. Селезнёву показалось, что капитан хотел его убить. Но, кто его знает, так оно или нет. Что-либо инкриминировать штабс-капитану за последние сутки мы не можем.

— Может, штабс-капитан тут вовсе и ни при чём, — Белый выбил из трубки табак и спрятал её в карман. — А истинный враг сейчас сидит где-то возле и чаи гоняет. Это тоже причина моей поездки в Марковскую… Понимаете, Владимир Сергеевич, я словно легавая чувствую — ответ где-то рядом, он буквально под носом лежит. Мне нужно лично провести операцию вместе с Рыбкиным. Именно она должна стать переломным моментом во всей этой истории. По крайней мере я на это надеюсь. Предатель прекрасно понимает: удар врагу мы обязательно нанесём. И вот тогда многое вскроется. Предателю необходимо, чтобы ихэтуани захватили город. Если этого не произойдёт, он — труп. А мне необходимо с доверенным китайцем атамана Картавкина пообщаться. Может, он мне с глазу на глаз более обширную информацию даст.

Белый посмотрел на крыльцо. Перед штакетником маячил Кнутов, с нетерпением посматривая на собеседников.

— По вашу душу, Владимир Сергеевич?

Киселёв поманил старшего следователя жестом. Анисим Ильич стремглав устремился к полицмейстеру.

— Мне тут мысль одна в голову пришла. Пока чай пил, — Кнутов быстрым движением облизал пересохшие губы. — Помните, господин полковник, вы как-то говорили, будто покойный Никодимов, околоточный, что присматривал за китайским переулком, раньше жил во Владивостоке?

— Ну, — с недоумением проговорил Киселёв. — Да, он лет десять прожил в Приморье.

— А помните о той… фразе старика китайца? Про чужого хунхуза?

— Не хунхуза, а китайца, — встрял в разговор Белый, почуяв, что Кнутову всё-таки удалось добыть какую-то информацию.

— Именно, — согласился Анисим Ильич. — Старик нам сказал правду. Потому, как не мог он сказать иначе.

— Да какую правду, Кнутов? — Киселёв прихлопнул комара на щеке, и, стряхнув его с пальца, добавил: — Говорите толком, а то всё кружева из загадок…

— Так я и говорю. Никодимов служил в Приморье. Там китайцев-то раз-два и обчелся. Зато…

— Он увидел среди китайцев японца! — Белый и сам не заметил, как произнес это.

— Вот именно! — Кнутов довольно ощерился. — И тот японец понял, что Никодимов его распознал. А может, они и знали друг друга. Ещё по другим делам, по Владивостоку.

— Вот тебе и яичко ко Христову дню, — Владимир Сергеевич снова шлепнул себя, на этот раз по шее. — Сколько японцев на данный момент в городе?

— Четыре, — тут же ответил Кнутов. — Успели проверить троих. У всех алиби. Кто прислуживал в лавке. Кто с хозяевами был. Одного только не успел я зацепить. Его месяц тому выписал из Приморья Кузьма Бубнов.

Белый и Киселёв переглянулись. «Ещё одно совпадение», — подумал Владимир Сергеевич.

Анисим Ильич между тем продолжал:

— Для своей цирюльни. Я туда человечка послал. Приглядеть.

— Приглядеть… — Киселёв комара не убил, и шея теперь нестерпимо чесалась. — Арестовывать надо, а не глядеть.

— Так вроде не за что.

— Цирюльня… — протянул Белый. — Это какая? Где находится?

— На Амурской. Промеж Чигиринской и Садовой. А что? — Кутов приблизился к офицеру Генштаба. — Какие мысли имеются?

— Да наклёвывается одна. Это ж… — Белый резко развернулся в сторону полицмейстера. — Владимир Сергеевич, разрешите воспользоваться вашими дрожками и съездить к той цирюльне? И господина Кнутова взять с собой.

— Почуяли след?

— Может, и так. А может, и…

Юрий Валентинович нашёл взглядом младшего следователя:

— Селезнёв!

Харитон Денисович отложил винтовку в сторону, подошёл к начальству.

— Продолжайте наблюдение, — сквозь зубы приказал штабс-капитан Селезнёву, а сам направился в лес.

Почему он неожиданно для себя решил уединиться, Юрий Валентинович в ту минуту не смог бы ответить и самому себе. Случается иногда такое, что заставляет совершать поступки, отчёт которым ты дать не в состоянии. Манит, и идёшь. Не вдумываясь в свои действия.

Офицер, еле передвигая ноги, брёл по вытоптанной солдатскими сапогами тропке, с одним только желанием: уединиться. Хотя бы некоторое время побыть в одиночестве. Успокоиться. Утихомирить нервную тряску. И главное: пусть минут пять — десять, не видеть самодовольной рожи Селезнёва. Не слышать солёных историй из уст солдатского и полицейского быдла, не видеть труп околоточного Манякина, над которым уже принялись кружить мухи.