За несколько стаканов крови

Простап и Ондатрий, конечно, спросили, годится ли им участвовать в варварской войне против цивилизованного народа. На что Томас Бильбо, вздохнув, разразился расплывчатой речью, из которой следовало, что молодому, сильному мужчине «в этой стране» все равно заняться больше нечем, что первоначальное накопление капитала имеет свои исторически сложившиеся особенности и что зазнобцы все же не забугорцы…

Начался поход. Персефоний давно уже заметил, что книжица на глазок потолще исходной повести, теперь стало ясно почему: смачное описание козацких зверств давало лишних полсотни страниц. Истинный джентльмен, Томас Бильбо, конечно, в них не участвовал, но, судя по детальности описаний, наблюдал за ними внимательно, как зритель за действием интересной пьесы.

Более утонченный Ондатрий старался подражать отцу и обуздывал порывы «генетически свойственной ему агрессивности», Простап же с головой окунулся в «молодецкие забавы».

Встретив первый раз слово «генетика», Персефоний глазам не поверил, однако вскоре убедился, что не ошибся: в одной из своих лекций Бильбо научно обосновал неполноценность восточных народов. При этом он указывал пальцем на вечно пьяных соратников (в интерпретации «переводчика» козаки в походе пили без просыху, уверяя, что пьяных Бог бережет) и нагло ссылался на своего великого соотечественника Дурвина, хотя у того, если разобраться, еще даже дедушка не народился.

Пришел черед осады. Батальные сцены были написаны бойко, задорно и совершенно безграмотно. То ли «переводчик» не вник в логику боевых действий, описанную у Гигеля, то ли вообще смыслил в военном ремесле столь мало, что даже в глаза не видевший армии Персефоний не успевал отмечать ляпы.

Картина голода в осажденном городе была списана у Гигеля почти слово в слово, за исключением неизбежных шовинистических комментариев, которые «переводчик» исполнительно рассыпал по всему тексту.

Персефоний читал быстро и злобно и вот наконец дошел до трагической сцены встречи Томаса с Ондатрием. И к ужасу своему прочитал:

«Без страха смотрел Ондатрий в глаза отцу, тот же, выждав немного, опустил ружье, шагнул к сыну и крепко обнял его. И вымолвил, глотая слезы:

— Хвала Господу, я вижу перед собой истинного джентльмена: он всегда трезво смотрит на мир и хранит чувство собственного достоинства, он умеет любить и не отступает от данного слова, он смел, непреклонен, он весело смотрит в глаза смерти. Ты отринул варварство, мой дорогой Ондатрий. Ты стал больше, чем просто разумным — ты стал успешным…»

Вернувшись в расположение орды («переводчику» понравилось это слово, и сами козаки только так и говорили о себе: мы, мол, орда…), Томас Бильбо отыскал маркитанта-живудея, ловко его обманул и принудил разыграть спектакль со срочными известиями из Сичи: якобы, пока доблестные козаки тут воюют, другие козаки, подлые, там их кубышки разграбили.

Орда разделилась. Вконец озверевший к тому времени Простап возглавил один из куреней. Его неукротимая животная энергия какое-то время удерживала козаков от разгрома, но тут главный герой поднес ему в качестве поощрения ведерную чарку горилки — награда, на старые дрожжи, свалила героя с ног. Объявив Простапа раненым, отец вынес его из боя. «Так хитроумный Томас Бильбо спас обоих своих сыновей. И хотя недолгой была его радость, он знал, что сделал все, что было в его силах».

К сожалению, очнувшись, Простап окончательно потерял человеческий облик. Не слушая увещеваний отца, он грозным рыком собрал рассеянных по окрестностям уцелевших козаков и, заразив их своим животным магнетизмом, вновь повел на бой. Ондатрий, возглавлявший преследование, наголову разгромил последнюю ватагу, но брата пощадил и взял в плен.

Томас Бильбо благополучно вернулся на Сичь. Там он «раскрыл козни» живудеев, погубивших рать, повздыхал над буйством козаков, немедленно учинивших погром, немного поразмышлял об антисемитизме и прибрал к рукам оставшиеся после живудеев предприятия, возглавив, таким образом, экономическую жизнь Сичи.

Следующие страниц десять Персефоний пролистал наспех, испытывая легкое головокружение: они были заполнены описаниями успешных экономических операций Томаса Бильбо и его блестящих географических открытий. Он даже ухитрился снарядить экспедицию на дикий берег реки Вольхи, и дальше, за Бурал, «в Сумбурь, куда не ступала нога белого человека, в богатую страну, ждущую предприимчивых разумных, достойных овладеть ее сокровищами».

Дальше, подумал Персефоний, листая этот бред, некуда. Однако еще как было.

Обосновавшийся в Закордонии Ондатрий писал отцу об успехах в учебе и заодно информировал о трагическом положении Простапа, которого он пристроил в лучшую клинику. Светила медицины никак не желали признать состояние Простапа естественным для жителя Востока и пытались лечить его. С очередным письмом пришла печальная новость: Простап бежал. Растерзал главврача, медсестру, панночку Ондатрия, которая как раз принесла ему гостинцев, вырвался на улицу, там покусал двух жандармов и скрылся.