Закончив сочинение, я подумала: «Должно сработать» — и представила его доктору Форелу с напускной, но, видимо, убедительной искренностью. Они со Скоттом согласились, что теперь, спустя шестнадцать месяцев, мне наконец пора домой. Если бы мое перевоспитание действительно увенчалось успехом, на этом бы все и закончилось. А так — худшее ожидало меня впереди.
Глава 50
Не желая дышать отравленным европейским воздухом по крайней мере, для нас он точно стал ядовит, мы переехали в прелестный домик в Монтгомери, где моя семья могла помочь мне постепенно вернуться в реальный мир.
За одиннадцать лет моего отсутствия здесь изменилось немногое, но для меня все казалось в новинку. Изменилась я сама. Сбросить оковы «Пранжена» было моим величайшим желанием, однако теперь, подобно освобожденному рабу, я не понимала, как существовать в этом тихом, спокойном, безграничном мире, как быть матерью своей настороженной дочери и женой хоть какому-то мужчине, тем более наблюдательному и необыкновенному Скотту. Когда он оставил нас со Скотти на шесть недель, потому что ему неожиданно предложили проект в Голливуде на студии «Метро Голдвин Майер», мое настроение и моя уверенность пошатнулись, как корабль в шторм, и меня одолели страх и тошнота. Мне запретили возвращаться в балет — а я настолько утратила форму, что соблазн в любом случае был невелик, и чтобы найти равновесие, я писала, писала и писала: очерки, рассказы, письма друзьям, статью для журнала «Эсквайр» и начало книги.
Когда приехала в сентябре, застала отца больным. Весной он подхватил тяжелую форму гриппа, а летом слег с воспалением легких, которое подкосило его еще сильнее. В Алабаме он считался местной легендой — все еще при должности в свои семьдесят три, крепкий законник и оплот морали всего штата. Но его тело просто не поспевало за несгибаемым разумом, и в ноябре, когда Скотт все еще находился в Голливуде, отец скончался.
Под конец смотрелся лишь бледной тенью себя, но все еще оставался моим папой.
— Не понимаю, почему ты не разведешься с этим мальчишкой, — это его почти последние слова, сказанные мне.
— Что это у тебя на шее? — спросил Скотт. — Укус? Вернемся в дом?
Стоял февраль 1932 года, и мы сидели на веранде высокого розового дома — санатория «Дон Сезар» в Тампе, штат Флорида. Мы решили «выбраться на залив», устроить небольшие каникулы только для нас двоих. Скотт ненавидел спокойствие и безмятежность Монтгомери. Через два месяца после возвращения из Голливуда он готов был на стенку лезть. Не помогало и то, что мама и Марджори постоянно маячили рядом с нашей маленькой семьей. Было ясно, что скоро придется снова переезжать.