Взрыв у моря

Одно знал Костя: что-то не так стало в их доме, раньше было легче и веселей. По крайней мере для него, потому что до сих пор все мамины подруги и соседки завидуют ей: она так хорошо живет с мужем, у него отличный заработок, у них все налажено — чистота и порядок, он — не пьет, как большинство мужиков, а лишь выпивает для настроения, на других женщин вроде бы особенно не заглядывается, а их, и очень красивых и молодых, видимо-невидимо приезжает к ним на юг; и не из дома все тащит, как многие, а в дом, хотя и не скряга, а работящий, мастер на все руки — вон как оборудовал квартиру! — и нрав у него незлобивый, добрый, щедрый… Все это, может, и верно, да вот мама с каждым днем почему-то все суматошней, — то плачет, то смеется, предупреждая в чем-то отца: «Ну ты смотри, Вася, смотри, не порть себе жизнь… Не перегибай слишком, все может сломаться… Осмотрительней будь… От добра добра не ищут… Чует мое сердце, будут неприятности…» — «Успокойся, ничего не будет, я со всеми по-хорошему и не рву, как другие…» — отвечал ей отец — о чем это они? — да не слишком-то успокаивал маму. Спит она все хуже, встает с солнцем и начинает бесшумно хозяйничать. У отца сон непробиваемый: на какой бок лег, с того и встал, может спать и сидя в кресле, и на балконе, и у телевизора. Люди ходят по квартире, шумные события развиваются на экране, а ему ничего — спит. Поспит так десяток минут или часок — и всю шоферскую усталость, по его словам, как рукой снимет, и снова готов хоть на целую смену сесть за баранку… А еще, заметил Костя, мама стала внимательней следить за собой: любит надевать разные там брошки и кулоны, на пальцах у нее всегда посверкивают толстое золотое кольцо и тоненькие колечки; даже смешно как-то и неловко видеть, как она, будто молоденькая курортница, подолгу смотрится в зеркало, подкрашивает губы, даже подводит веки, и они непривычно для Кости отдают легкой синевой… Совсем ведь некрасиво! Чего это она вдруг? И его, Костю, стала чаще поругивать за плохое отношение к Лене да и к отцу… Знала бы она, о чем он все время думает, поняла бы. Да, как-то не так стало в их доме. Взять хотя бы книги…

Раньше, когда Костя учился во втором-третьем классах, отец часто привозил ему из разных городов побережья и областного центра интересные книжки и держал свои про войну на Черном море — книг сто, наверно, набралось, и Костя все их проглотил, даже грамоте по ним научился еще до поступления в школу. Потом у отца появилось столько других дел, что он стал забывать про книги и все реже привозил их. Продав старую мебель, он купил красивый недорогой гарнитур с синей обивкой — тахту, стол, шкаф для одежды и кресла. Гарнитур занял слишком много места в столовой, и отцу пришлось выставить поцарапанную этажерку с книгами в ребячью спальню. А совсем недавно получилось так, что отец, ни с кем не посоветовавшись, снес часть книг в магазин. Особенно обидно было Косте, что среди проданных книг оказалась его любимая толстая книжища с цветными картинками и картами — «Скалистый в далеком прошлом»; ее он получил в награду от школы за успешное окончание пятого класса, об этом и надпись была сделана: Вера Александровна, учительница русского языка и литературы, их бывший классный руководитель, старательно написала об этом на книге своим образцово аккуратным, округлым почерком. Раз десять прочитал эту книгу Костя и помнил почти наизусть. Узнав об исчезновении ее, он бросился в магазин, однако и след ее простыл: будет такая книга долго лежать на прилавке! «Пап, зачем ты ее продал?» — прыгающими губами спросил Костя. «Прости, сын, нечаянно, не посмотрел… Я даже порадовался, что купили: такая старая, потрепанная, и только место в квартире занимает. А другие продал потому, что ты ведь давно прочел их…» Но особенно разобиделся Костя на отца, когда в Кипарисы приезжал МХАТ. После долгих просьб отец с чьей-то помощью достал два билета на «Синюю птицу». Костя впервые в жизни был в настоящем театре и, весь притихнув, сжавшись, почти не дыша, смотрел на сцену. Туда же смотрел и отец, но менее внимательно, почесывал щеки и шею, вытирал губы, вздыхал, а потом в середине спектакля довольно громко сказал: «Ты посиди, а я пойду пивка выпью: не для нашего брата вещь… Когда кончится, приходи к павильону на Морскую. Ладно?» — встал и вышел. Костя остался в зале. Он по-прежнему смотрел перед собой, но локтем, плечом и сердцем ощущал пустоту в том месте, где только что сидел отец, и плохо видел: глаза помимо воли медленно наполнялись слезами…