Взрыв

Гул прервался неожиданно. Вместо него салон заполнил одноголосый свист, будто рядом с креслами была натянута невидимая струна и она возбужденно звучала, приближаясь к земле.

Самолет долго катился по бетонной полосе; вот-вот он вопьется длинным острым клювом в рыжую с синими скалистыми выступами гору. Но он все-таки остановился, и сразу начал угасать пронзительный свист.

Было странно сидеть без дела внутри полупустой, беззвучной, уставшей от перелета машины. В салоне стало душно — Иван Андреевич вспотел. По земле медленно подползал длинный автобус, исполосованный оранжевыми линиями, разрисованный зелеными драконами — знаками авиационной компании. Почти рядом с иллюминатором поднялись тоже оранжевого цвета поручни трапа. Тогда-то стюардесса и показала Ивану Андреевичу на открывшуюся дверь.

— Очень признателен! — охотно поднялся с кресла Иван Андреевич.

Пассажиры, сидевшие в самолете впереди Ивана Андреевича, в автобусе разместились тоже на первых сиденьях. Среди них выделялся грузный, широкоплечий мужчина. Он небрежно откинул руку на спинку соседнего кресла, как еще до взлета в Копенгагене, безразличным взглядом окинул Петракова и отвернулся.

Позади Ивана Андреевича сидели опять те же люди, которые дремали в конце салона. Все они были в аккуратно подогнанных светло-серых костюмах, в белых рубашках и одинаковых галстуках густого мышиного цвета. Видимо, делегация. Они переговаривались между собой и позевывали.

Таможня располагалась в низком домике с плоской крышей, уложенной прямо на бетонные панели. Опять, как и в Копенгагене, придирчивая возня в мягком саквояже Петракова, ощупывание электрической бритвы и остальной туалетной мелочи, опять подозрительные взгляды в упор, прямо в глаза профессора, как в бездонный колодец, сверяющие схожесть фотокарточки на паспорте с самим пассажиром.

И вдруг:

— Сколько вам лет? — на чистом русском языке.

— Почти пять десятков, там все написано, — провел пальцем Петраков по строке в паспорте.

— Вижу... В документе одно, а в натуральном виде...

— Устал я. Ваш Талум — не ближний свет.

— Ну да, устал... Голова наполовину седая. За один рейс так получилось? А гляньте, что в паспорте?

Петраков стоял как провинившийся школьник.

— Видимо, на снимке, что в паспорте, я моложе. Это — искусство фотографа, не больше того...

Опять подозрительный взгляд и постукивание корешком красной книжицы по белой мягкой ладони.

— Проходите, — наконец протянул паспорт таможенник.

— Благодарю вас, — учтиво поклонился Иван Андреевич. — Больше ничего не требуется?

— Нет.

— Очень хорошо. Позвольте узнать, как вам удалось, прямо скажу, так... неплохо овладеть русским языком?

Улыбнулся польщенный таможенник:

— Потому, господин Петраков, что я был прилежным учеником. И вот, как видите...

— Но для этого нужна практика. А здесь, на далеком острове...

— Практики хватает. Всего вам доброго... — И повернулся к мужчине в сером костюме.

От узкой наружной двери, с другого конца помещения, к Петракову бодро зашагал мужчина в светлом, спортивного вида, костюме, с расстегнутым воротом рубашки. Рыжеватые волосы мужчины были волнистыми, лицо худое, со впалыми, словно вдавленными, щеками, в голубых глазах — внимание и любезность.

— Вы — профессор Петраков? — приветом светилась улыбка мужчины.

— Да, Петраков...

«Уж не на юге ли России нахожусь?.. Все говорят по-русски».

— Очень рад. Меня зовут Жак Сенье. Можно просто Жак. Шеф просил встретить, и вот я... с вами. Долго же этот, в синем френче, допрашивал вас, — кивнул Жак на таможенника. — Вот люди! Им бы в проходных концлагерей стоять, а не здесь: в каждом человеке видят врага или, по меньшей мере, непорядочность.

— Ничего... — Петраков даже не повернулся в сторону таможенника. — Такая у них работа. Я вижу, господин Сенье, вы, как и этот, в синем френче, хорошо владеете русским.

— Кто нынче не знает русского! — белозубо засмеялся Жак. — Если добровольно не захочешь, то все равно заставят. Это, поверьте, не от любви к русским. В нашем деле, я имею в виду лабораторные исследования, над русскими научными источниками обязывают работать без переводчиков. У нас все сотрудники хорошо знают русский... — И опять засмеялся.

«Веселый человек», — подумал Петраков.

— Вы — француз? — спросил он.

— Да, как видите. Хотя и не французский подданный. Извините, это к делу не относится, — улыбнувшись, оборвал Жак, и голос его похолодел.

«Вот тебе и веселый человек...»

Жак предупредительно взял у профессора саквояж.

— Прошу в машину. Она у подъезда... — И открыл узкую дверь таможни.

2

По всему горизонту лениво громоздились горы — одна цепь дальше другой, до тех пор, пока их зубчатая голубизна не выравнивалась в мелкие, тупые, мало отличимые друг от друга холмы. Казалось, невозможна здесь ровная дорога. Но дорога все же была.

Бетонка петляла между голыми каменистыми обрывами, взбиралась на прогнутую седловину, и тогда на горизонте сверкали рассыпанные по морю блестки солнца.

Небольшой все-таки этот остров Талум...

Поворот за поворотом, все дальше от неуютного, пустынного аэропорта, все ближе к сердцевине взъерошенного острова.