Что бы ни случилось, дуче, наше положение не может ухудшиться в результате этого шага, оно может только улучшиться… Если же Англия тем не менее не извлечет для себя уроков из происходящего, тогда мы сможем, укрепив наш тыл и собрав все силы, расправиться с нашим противником.
В конце письма Гитлер сообщает об огромном облегчении, которое он испытал после принятия окончательного решения.
…Позвольте мне, дуче, высказать еще одну вещь. С тех пор как я принял это трудное решение, я вновь чувствую себя морально свободным. Партнерство с Советским Союзом, несмотря на искренность наших желаний прийти к окончательному примирению, оказалось для меня тем не менее нестерпимым, ибо так или иначе оно неприемлемо для меня из–за моего происхождения, моих концепций и моих прошлых обязательств. И теперь я счастлив, избавившись от этих душевных мук.
С сердечным и дружеским приветом
Ваш Адольф Гитлер
В три часа утра 22 июня, всего за полчаса до немецкого нападения, посол фон Бисмарк разбудил в Риме Чиано, чтобы вручить ему длинное послание, содержание которого итальянский министр иностранных дел затем передал по телефону Муссолини, отдыхавшему в своей летней неофициальной резиденции в Риччионе. Не впервые дуче поднимали с постели среди ночи донесениями от партнера по оси, и он начал возмущаться.' «Ночью я не тревожу даже моих слуг, - раздраженно говорил он Чиано, - а немцы заставляют меня вскакивать с постели в любой час, совершенно не считаясь ни с чем». Тем не менее как только он протер глаза, то сразу же отдал приказ о немедленном объявлении войны Советскому Союзу. Теперь он окончательно стал заложником немцев. Он сознавал это, и это его возмущало. «Я надеюсь только на одно, - говорил он Чиано, - что в этой войне на Востоке немцы потеряют много перьев». И все же он понимал, что его собственное будущее полностью зависит от немецкого оружия. Он был уверен, что немцы победят в России, но надеялся, что там, по меньшей мере, им пустят кровь из носа. Не мог он предвидеть, как никто на Западе, что немцам придется гораздо хуже. Воскресным утром 22 июня, в день, когда Наполеон в 1812 году отдал приказ о нашествии на Россию, а ровно через год страна Наполеона капитулировала в Компьене, танковые, механизированные, до сего времени непобедимые армии Адольфа Гитлера, преодолев Неман и другие реки, быстро углубляясь, потоком хлынули в Россию. Для Красной Армии, несмотря на все предостережения, как писал Гальдер в первый день, «наступление… явилось… на всем фронте полной тактической неожиданностью»[105].
В первые дни все мосты были захвачены исправными. Фактически, говорит Гальдер, почти повсеместно вдоль границы русские не были даже развернуты для боевых действий и их смяли прежде, чем они успели организовать оборону. Сотни советских самолетов были уничтожены прямо на аэродромах[106]. В течение нескольких дней были захвачены десятки тысяч пленных; в окружение попадали целые армии. Все выглядело так же, как в польском походе.
«…Не будет преувеличением сказать, - записал обычно осторожный Гальдер в своем дневнике 3 июля, ознакомившись с последними сводками генерального штаба, - что кампания против России выиграна в течение 14 дней… - И добавил: - Огромная протяженность территории и упорное сопротивление противника… будут сковывать наши силы еще в течение многих недель».
СОБЫТИЯ ПРИНИМАЮТ ИНОЙ ОБОРОТ
К началу осени 1941 года Гитлер полагал, что с Россией покончено.
За три недели кампании группа армий «Центр» под командованием фельдмаршала фон Бока в составе 30 пехотных и 15 танковых или моторизованных дивизий продвинулась на 450 миль от Белостока к Смоленску. До Москвы оставалось примерно 200 миль[107] вдоль дороги, по которой наступал в 1812 году Наполеон. Севернее наступала под командованием фельдмаршала фон Лееба группа армий в составе 21 пехотной и 6 танковых дивизий; она быстро продвигалась через Прибалтийские государства в направлении Ленинграда. Южнее группа армий фельдмаршала фон Рундштедта в составе 25 пехотных, 4 моторизованных, 4 горных и 5 танковых дивизий наступала на Киев, столицу плодородной Украины, овладеть которой жаждал Гитлер.