Взгляд из угла

Сюжет сериала не имеет значения: грузинский ли, чукотский. Важно, чтобы зритель чувствовал себя комфортно: дескать, хоть завтра на войну.

А я все-таки по-прежнему думаю: не завтра.

Хотя, конечно, некоторые, погнавшись за дешевизной, накупили себе вилл вместо Кипра в Абхазии. Ни пяди пляжа добром не отдадут.

Опять же иранские спецслужбы не жалеют валюты на влиятельных агентов. Поскольку мирный атом стыдлив: ему не по себе, когда аппаратура какого-нибудь НАТО бесцеремонно разглядывает его вблизи.

С третьей стороны, президент Грузии — неприятно представительный мужчина. Отвратительно высокого роста.

Так что вообще-то можно и на войну. Но не сразу. А прежде убедившись, что предводительствуешь людьми, в массе своей полагающими, что:

белое — это черное;

арест шпионов — это захват заложников;

Грузия — выдуманная страна: без истории, без территории;

грузин — синоним бандита;

внешней и внутренней политикой Советского Союза с 1939-го по 1953 год руководил Берия, грузин и бандит;

внешняя и внутренняя политика нынешней Грузии — такая же, какую проводил Берия;

внешняя и внутренняя политика Советского Союза была замечательная;

политика нынешней Грузии — мерзкая;

Грузия занимается терроризмом;

"Хезболла" и "Хамас" не занимаются терроризмом;

поэтому с "Хезболлой" и "Хамасом" следует иметь дело, а с Грузией — нельзя;

если выгнать грузинских детей из российских школ, овощи на рынке подешевеют;

черное — это белое.

Обладая подобной суммой убеждений, население пойдет за руководством в огонь и в воду. И с удовольствием там останется, если что.

Короче, в данный момент нам просто полощут мозги. Профилактика. Чтобы не засохли.

Даже верней — проформа. Начальники верят в свой народ: зря, что ли, Берия (а также некто Сталин, и некто Ежов, и некто Андропов) столько лет с нами работали. Оглянитесь на улице вокруг: не правда ли, на Нобелевскую премию никто не претендует.

Начальники ошибаются только в одном: воображают, что сами-то умней оболваниваемых подопечных. Но вертикаль, как говорится, гниет с набалдашника. И это внушает некоторый осторожный оптимизм. Но очень осторожный.

Потому как в сущности-то мы с вами, граждане, представляем собой общество обманутых соинвесторов. Как это у Зощенко — торговали кирпичом и остались ни при чем. Размечтались о стране с человеческим лицом — вложили обесцененную свою жизнь, а ее не хватило. Вот вам демократия суверенная, в смысле — строгого режима, распишитесь в получении. При таких-то умственных способностях — самое то.

Я писал все это в ночь на субботу. Писал без гнева, с усталым презрением. С вымученной иронической улыбкой. Дескать, что же вы, дураки такие, подмахиваете негодяям.

Я же не знал, что через несколько часов убьют Анну Политковскую. Застрелят в упор. В кабине лифта. Политковская возвращалась из магазина. Обе руки были заняты хозяйственными сумками. Блестяще спланированная операция. Умеем, когда очень захотим.

Убийцу не найдут. Негодяи не поплатятся. А дураки — мне больше их не жаль.

16/10/2006 На девятый день

Что он, собственно, сказал? Практически — все как есть: убийство этой женщины повредило Государству (это, положим, оперативный псевдоним) больше, чем ее измышления. (Подразумевается — подтвердило их, ну прямо как назло.)

То есть объявил жертве строгий выговор, а убийцам — строгий с предупреждением: дескать, услужливый дурак опаснее врага. Себе же поставил, на всякий случай, алиби: как потерпевшему.

Но разговор шел за границей, в окружении сентиментальных западных людей, да еще в самый день похорон. Тут взвешенной оценкой не обойдешься. Акцию обязательно надо было осудить еще за что-нибудь. Помимо и сверх того, что пользы от акции чуть, а неприятностей вагон. Он сосредоточился и осудил — за жестокость.

Хотя, между нами говоря, мгновенная, внезапная смерть от пули — далеко не худшее из того, что может в России случиться с человеком, распространяющим клеветнические измышления. А также с любым другим человеком, если своим поведением или просто своим видом он возбуждает в окружающих патриотизм.

Например, с девятилетней таджикской девочкой в петербургском саду.

Так что упрек в жестокости — это натяжка. Придирка. Ума не приложу, какую он имел в виду гуманную альтернативу.

Как бы то ни было — пришлось что-то такое произнести. Такую фразу, чтобы западные отстали. Но чтобы и свои не почувствовали себя оскорбленными в лучшем из чувств. Осторожно так: какими бы мотивами ни руководствовались, преступление омерзительно. По своей жестокости. Ну и пару слов про меры, само собой. Что будут приняты. Или предприняты. Короче, вас не касается. А также не делайте из мухи слона.

Как видим, он не хуже нас с вами понимает, за что убита Анна Политковская.

Как и мы, догадывается — кем, но тоже вряд ли когда-нибудь узнает точно. И ему тоже неприятно и некогда думать об этом.

Не сейчас. Когда-нибудь на пенсии, на благополучной старости лет. Отрастив бороду и вставив линзы. В европейском городке, посредине которого будет стоять Политковской памятник.