«Кощуны и басни — близкие понятия, но не тождественные:
„Инии гудуть (играют на смычковых инструментах), инии бають ему и кощюнять“. Баять, рассказывать басни, очевидно, относится к разным видам устной словесности, и это действие подвергается значительно меньшим нападкам церковников, чем кощуны, от которых произведено и наше современное слово кощунствовать, надругаться над святыней. В баснях, очевидно, больше светского, может быть бытового (но не эпического), а в кощунах больше языческого, мифологического <…>. Кощуны семантически связывались с волхвами и волшебством: „Ни чаров внемли, ни кощуньных вълшеб“ <…>.
Существовали специальные „баяны“ и сказители мифов — „кощюнники“, к которым народ стекался, несмотря на запрещения <…>.
„Кощюнословие“ иногда объединяется в одной фазе с „кобением“, очевидно, исполнение сказаний могло сопровождаться теми или иными ритуальными жестами и телодвижениями.
В „Материалах“ Срезневского <…> с фольклором связаны следующие термины:
К этим материалам Срезневского следует добавить:
<…> Ключом для проникновения в полузакрытый мир древне-славянской мифологии может послужить широко распространенный и устойчивый образ Кощея Бессмертного, в самом имени которого содержится указание на мифологическую архаику „кощун“ и на связь с инфернальной [адской. — Д. С] сущностью „кощного“, потустороннего царства [навного. — Д. С].
<…> измельчавшими потомками древних мифов действительно являются сказки и именно волшебные („мифологические“) сказки: „Происхождение сказки из мифа не вызывает сомнений“.
А в дальнейшем в связи с ростом племенных дружин и военных столкновений в мифологические повествования вплетается все в большей степени героический эпос.
Таким образом, восточнославянская волшебно-богатырская сказка является хранительницей перемешанных между собой отголосков архаических мифов и фрагментов богатырского эпоса, рождавшегося еще в I тысячелетии до н. э.
„Начало волшебное заключает так называемые пережиточные моменты и прежде всего религиозно-мифологические воззрения первобытного человека… Сказка полна мотивов, содержащих в себе веру в существование „потустороннего мира“ и возможность возвращения оттуда…“
„Враждебное человеку пространство — „иное“ царство, морское царство, царство Змея, Кощея, Яги… Проникая в этот мир, разрушая его, герой утверждает единый мир человеческой справедливости и гуманизма“»[29].
«Кощей Бессмертный очень близок и греческому Аиду-Плутону, царю подземного мира мертвых. О связи Кощея с миром мертвых свидетельствует то, что кощуны <…> исполнялись в процессе погребального обряда на поминках по покойнику.
<…> Как и Кощей, Аид не убивает людей, не является причиной их смерти — он только царствует над тенями, попавшими в его „кощьное, сиречь в тьму кромешную“»[30].
«Сказки о Кощее Бессмертном исследователи делят на две группы по характеру и смерти Кощея: „Смерть Кощея в яйце“ и „смерть Кощея от коня“. К этим двум группам следует добавить третью, представленную былинами об Иване Годиновиче, — „смерть Кощея от своей стрелы“. <…> В сказках, где кощеева смерть запрятана в яйце или находится в заговоренной стреле, есть ясно выраженный элемент предопределенности, участия сил более могущественных, чем сам Кощей.
Кощей во всех сказках представлен как отрицательный тип; „он воплощает в себе хитрость: вероломство, коварство, неблагодарность“. „В Кощее очень устойчиво сохраняются его мифологиеские и демонические черты, идущие из глубокой древности“.
Основная структура сказки такова:
1. Кощей похищает девушку (невесту героя) и скрывает ее в своем дворце.
2. Герой (иногда с помощником или братьями) отправляется освобождать пленницу.
3. На пути своими добрыми делами герой заслуживает благодарность разных животных и птиц.
4. Герой достигает дворца Кощея и в его отсутствие встречается со своей невестой.
5. Пленница Кощея выпытывает у него местонахождение его смерти.
6. Смерть Кощея <…> запрятана так: