Вызов на дуэль

Трудно было расстаться с машиной, но нелегко было и управлять парашютом, чтоб ветер не отнес на Двину или в лес. Но нужно было и с землей встретиться правильно. Одна студентка, Люба, приземлилась на пятки и с трудом поднялась: растянула сухожилия. Ей помогли выбраться из лямок, снять парашют, и она глотала от обиды слезы. Обхватив руками колени, сидела она на траве и смотрела в небо, на самолет, на прыжки своих товарищей. Лучше всех хотела она прыгнуть, и в азарте забыла, что нельзя приземляться на пятки…

Потом, когда все прыгнули, летчик опустился на поле и подошел к отцу.

— Хотите прокатиться?

Конечно, отец хотел! В кабине он привязался ремнями, машина побежала по полю, оторвалась и взмыла. В лицо дул ветер, прижимая к голове волосы; копны на поле и люди становились все меньше; открылся большой лес, изогнутая полоса Двины и даже город…

Я слушал отца и видел в его глазах небо, ветер и солнце. Он всегда был занят, уходил на работу, когда мы спали, и возвращался поздно. И я долго не мог понять до конца, что же он за человек. Неужели это так интересно — всю жизнь ходить на работу, проверять тетради, выступать на разных собраниях?

Сегодня он летал и, счастливый, улыбался за столом, и я смотрел на него совсем другими глазами.

— Ну, а потом, потом что было?

— Потом мы приземлились, сели в грузовик, поехали в город, и студенты ели шоколад: девушки получили по плитке и делились с ребятами. А потом во все горло пели…

Больше я не смотрел на отцовские карманы и не гадал. И не жалел, что мне нечего ждать. «Все-таки отец у меня что надо», — думал я.

С этими мыслями выскочил я из двери и, перепрыгивая через пять ступенек, побежал играть в волейбол.

Лёдик

До сих пор не знаю я настоящего имени этого мальчика. Может, полное имя его было Леонид, может, Лев, возможно, еще как-нибудь. Мать звала его Лёдиком.

Он переехал в наш дом позже других и вел себя странно. Стоял возле подъезда и смотрел, как мы играем в волейбол. На нем были чистенькие вельветовые штанишки, белая вышитая рубашка и синие носочки. На светлых волосах аккуратно сидела пестрая, как мухомор, красная в белую крапинку, шапочка.

Вначале я так и хотел крикнуть:

«Иди сюда, Мухомор!»

Но не крикнул. Это было б грубо. Ведь он ни с кем еще не успел познакомиться. К тому же он, видно, был не храброго десятка.

Он стоял у подъезда, смотрел на игру, а потом незаметно исчез.

На следующий день он опять стоял у подъезда и смотрел, как мы ходим на ходулях — в те годы это было повальное увлечение. Ходули мы делали сами: к высоким палкам набивали по бруску и, опираясь на бруски ногами, держа палки под мышками, как длинноногие аисты, расхаживали по двору.

Мальчик не отрываясь смотрел на нас.

Прислонившись спиной к сараю, я взобрался на ходули, оттолкнулся от стены и, делая огромные шаги, пошел к подъезду, где стоял мальчик. Он как-то весь съежился, вжался в стенку и смотрел на меня большущими глазами.

Видя его испуг, я стал еще громче стучать деревянными ногами. Рискуя упасть и сильно разбиться, я взошел на высокий тротуар, подошел к нему, оперся рукой об стену и сказал:

— Привет, оголец!

— Здравствуйте, — вежливо ответил он, бледнея от смущения.

Только сейчас я хорошенько разглядел его лицо, и первое, что меня поразило в нем, — бледность. Все мы, кроме рыжих — к ним загар плохо пристает, — дочерна загорели, а он точно и солнца не видел. Или только что поднялся после болезни. Еще я увидел в его ушах вату. «Наверное, и плавать не может, — подумал я о нем. — Не будешь же плавать с ватой в ушах!»

Эта вата в глубине больших белых ушей настолько поразила меня, что я ляпнул:

— Ты чего это с ватой?

— У меня уши больные, — сказал мальчик, — среднее ухо не в порядке.

— Наверное, и слышишь плохо?

— Нет, спасибо. Ничего.

От этого «спасибо» я едва не свалился с ходуль. Я сам был далеко не первым заводилой и задирой во дворе, но этот мальчик казался мне человеком из другого мира.

— Как тебя зовут? — продолжал я допрос.

— Ледик, — сказал он.

— Как-как? — не понял я. Что за странное имя!

Он повторил. Я не ослышался.

— А я… — Я назвал свое имя. — Хочешь походить на ходулях?

— Я не умею, — ответил Ледик.

— А здесь и уметь нечего. Встал — и ходи.

— Нет, — сказал Ледик. — Я упаду. У меня голова закружится.

Все это, как мне казалось, он говорил даже с некоторым удовольствием.

— Хочешь, научу?

Ледик посмотрел на ходули, шмыгнул носиком, глотнул и после некоторого раздумья сказал:

— Хорошо, только не сейчас. Сейчас меня обедать позовут. Уже время.

Точность его удивила меня. Через минуту из подъезда вышла женщина с красивыми глазами и сказала:

— Ледик, идем.

Странно как-то: специально вышла. Будто не могла из окна крикнуть. Меня и моих товарищей матери сзывали домой громкими криками из окон: не выходя из дому, давали приказания купить то-то и то-то, сбрасывали в спичечных коробках или в сумках деньги…

Женщина подозрительно оглядела меня, стоявшего на ходулях, и ушла в подъезд. Ледик двинулся за ней.