Я наблюдал, за тем как мой большой палец пробегал по ее ладони, чтобы я смог почувствовать, насколько мягкой была ее кожа. Ее пальцы немного дернулись, и я остановился. Я не хотел будить ее, прикосновения к ней наводили меня на мысль о другом месте, где я бы мог трогать ее. Любые дополнительные касания привели бы к активности, а это было бы плохой идеей при данных обстоятельствах. Сохранять любую скудную энергию, которая осталась у меня, было очень важно в тот момент. Я вытащил свою руку из-под ее и незамедлительно отметил странное чувство потери, когда я перестал касаться ее. Я встряхнул головой и подтолкнул себя, чтобы принять сидячее положение.
Моя голова всё еще пульсировала, но не так сильно, как было до этого. Возможно, это было от обезвоживания, как остаточного эффекта белой горячки, так что я потянулся и взял кружку воды. Я сделал первый глоток, а потом провел языком внутри рта, почувствовав, как будто облизываю сырое мясо. Я должен был остановиться и перестать проводить языком внутри внизу щеки, потому что это причиняло сильную боль. Мой палец потер кожу под нижней губой и отодвинулся от нее с засохшей кровью.
Черт побери.
Я схватил полотенце, которое Рейн, по-видимому, положила под мою голову, и высунул в входное отверстие, чтобы намочить край. Я вытер им свое лицо, шею, руки и намочил его опять.
Я пах так, словно провел пару дней в закрытом наглухо плоту, потея и выворачивая свой желудок наизнанку. Я попытался помыть хоть что-то из верхней части своего тела, а затем использовал уголок полотенца, чтобы хоть немного почистить зубы. Закончив, я прополоскал полотенце в соленой воде и повесил его внутри плота, чтобы оно высохло.
Я опять взглянул на Рейн, которая до сих пор крепко спала, но выглядела беспокойной. Я протянул руку к комплекту для выживания. Там было на три батончика меньше, чем в прошлый раз, что означало, — если она следовала указаниям — я провалялся в отключке по меньшей мере тридцать шесть часов. Сделал глубокий вдох и съел один батончик. Я полагал, что мне была необходима энергия, и умять батончик целиком было хорошей идеей. Так или иначе, я не съел ни одного за эти два дня.
Два дня, значит прошло три дня с тех пор, как затонул «Дар». Я проверил сигнальные ракеты и обнаружил, что последняя из них использована. Я старался мысленно не подсчитывать наши шансы на выживание без ракет, но ничего не мог с собой поделать.
Я схватил еще одну кружку воды, отметив сколько ее осталось. Я должен был привести себя в форму, прежде чем начать ограничивать употребление пищи и жидкости. Возможно, пора было подумать о рыбалке. Я молился богу о скором дожде, но не о шторме.
Я слышал, как Рейн зашевелилась и перевернулась перед тем, как сесть и зевнуть. Я не смотрел на нее. Я был чертовски смущен тем, что кто-то — меньше всего мне хотелось, чтобы это была цыпочка из высшего общества, которую я даже, черт подери, не знал — видела, как я блюю и плачу, и еще бог знает, что делаю в то время, когда я в не себе. Я не был тщеславным, но не мог выглядеть хорошо в ее глазах после всего этого. Не было похоже, что я реально смог бы избегать ее на трехметровом плоту, так что я вдохнул и отпил воды из кружки, прежде чем наконец-то взглянуть на нее. Помимо того, что она выглядела так, словно спала не больше часа, у нее был едва заметный синяк на правой щеке. Мой желудок сжался.
— Откуда это взялось? — спросил я, уверенный на тысячу процентов, что не хочу знать ответ.
— Что?
— Что, бл*дь, у тебя за синяк на лице? Что, черт возьми, произошло?
Она моргнула, а затем посмотрела на меня, встречаясь со мной взглядом.
— Ты ударил меня, — сказала она самым спокойным и будничным тоном, который мне когда-либо доводилось слышать.
Вот черт.
Бл*дь, черт, черт, черт.
Я отвел от нее взгляд, не в силах больше смотреть не ее лицо. Я совершенно не помнил, как сделал это — ударил ее, но то, как она это сказала… Я прекрасно понимал, что это не случайность, и моя рука не просто задела ее щеку при судорогах. Должно быть, я действительно ее ударил. Но, как я понял, удар был не слишком сильный, потому что на ее щеке проявился слегка видимый след. Если бы я ударил ее со всей дури, то ее челюсть была бы уже сломана, или Рейн ожидали гораздо худшие последствия. Раньше я убивал с одного удара в лицо. Когда я прикрыл глаза и подумал о форме и положении синяка, то стало вполне очевидно, что я, скорее всего, ударил ее тыльной стороной ладони, как какой-то долбаный облажавшийся бойфренд во время ссоры.
— Черт… Я не… Бл*дь!
Что тут я еще мог сказать? Ничего путного в голову просто не лезло. Поэтому я прошелся рукой по волосам и не проронил ни слова. Независимо от того насколько легким был удар, я все-таки ударил ее, что казалось мне самым ужасным поступком, который я когда-либо совершил за всю свою жизнь. Людей, которые погибли от моих рук, я не беру в расчет, потому что они прекрасно понимали, во что впутываются. А ударить какую-то крошку, только потому, что она сказала что-то не то в неподходящий момент — это было чертовски… неправильно.