Выверить прицел

Мы закончили приготовления и снова уселись на башне. Открыли жестянку с бисквитами, единственную еду, что нашлась в танке, произнесли благословение и поели. Первая трапеза после поста. Говорили мудрецы, что стол, за которым не говорят о Торе, подобен жертвеннику мертвецов. Поэтому Рони сказал слова Торы, сформулировал заключенную в них проблему и нашел ее решение.

И тогда сказал Гиди, наш командир: «У нас осталось четыре часа. Мы все валимся с ног. Каждый из нас будет три часа спать и час дежурить. О порядке договоритесь между собой. Но первым буду дежурить я — так мне удастся поспать три часа подряд. Завтра это мне пригодится». Никто не стал спорить, все понимали. Не снимая комбинезонов, оружия и ботинок, мы отправились за своими порциями сна. Водитель заснул в кабине, заряжающий — на трансмиссии, а я свернулся на своем месте наводчика — плечо опиралось на щиток пушки, голова — на прицел. В таком положении мы спали на учениях: нам объяснили, что так спят во время войны. Гиди остался сторожить на башне.

В четыре утра мы все проснулись от шума моторов. Гиди торопил нас:

— Завести мотор! Подготовить боеприпасы! Наполнить канистры! Танки уже выступают!

Мы переглянулись. «Гиди! — спросили мы. — Почему ты не будил нас дежурить?» Мы тотчас поняли, что он охранял нас всю ночь и не спал ни секунды… Гиди посмотрел на нас и сказал немного смущенно: «Вы были такие измученные. И вы такие молодые, совсем дети. Я просто не мог».

Я закончил рассказывать и посмотрел вокруг. Стояла тишина. Наивные они были, эти студенты. Не такое предполагали услышать. Не было в моем рассказе ни описания военных подвигов, ни геройства. Но тут кивнул головой дед.

— Твой дедушка хочет произнести проповедь, — сказал рав йешивы.

Дед, по своему обыкновению, помолчал. Его черные глаза внимательно посмотрели на каждого. Потом раздался его глубокий голос. Вместо проповеди он прочел благодарственный гимн. Он читал с печальным напевом, совсем не с тем, что мы привыкли слышать в дни праздников. Так он произносил эти слова в Судный День в синагоге «Врата небес» — от этой мелодии в детстве я трепетал. И так читал дед:

Из тесноты воззвал я к Господу
простором ответил мне Господь.
Господь мой со мною, не устрашусь.
Что сделает мне человек? Окружили меня все народы,
но именем Господа я сокрушу их — в Войне за Независимость.
…Окружили меня, окружили,
но именем Господа я сокрушу их —
В Синайскую кампанию. Окружили меня, как пчелы, но угасли,
как огонь в колючках, — Именем Господа я сокрушу их
в Шестидневную войну.
Толкнули меня, чтобы пал я, но Господь помог мне, —
в этой войне Войне Судного Дня.
Сила моя и ликование — Господь,
и стал Он спасением мне[30].

Дед замолчал. Но там дальше был еще стих, который стоял перед моими глазами и взывал: «Прочти меня тоже!» И я уже хотел сказать: «Сурово наказывал меня Господь, но смерти не предал», как возник передо мной Дов — с мечтательными глазами, с раскрытой «Вечностью Израиля» Маараля — как на кордоне в Рас-Судар.

Я промолчал. Комната опустела. По дому разлилась тишина. Мама позвала меня в другую комнату. Встала передо мной, посмотрела так, как не смотрела никогда, и спросила: «Что с Довом?»

Я сказал: «Не знаю. Никто не знает. Мы вообще не были вместе».

Она не отставала: «Вы всегда были вместе. Ты обязан сказать мне, что с Довом». Мать Дова звонила ей каждый день. Я молчал. Она думала, что я пытаюсь уйти от ответа, старалась прочесть его в моих глазах и опять и опять спрашивала.

Как убедить ее, что я и вправду не знаю? Кто вообще в состоянии понять, что там происходило — в тот день?

«Ты должен пойти к ней и все рассказать».

Что рассказать?

Я знал, как это будет: я приду к ним в дом, и мать Дова спросит: «Вы всегда были в одном танке, ушли отсюда вместе, ты вернулся, где Дов?»

ХЭЙ