Выстрел в спину

Тридцатилетие друзья отмечали порознь. Евгений вновь женился. Шутин-старший построил вторую квартиру, появились новые холодильник, телевизор и половичок. В этот раз Павел мебель не таскал, ему дали отставку заранее. Верочка была красива, обаятельна и талантлива. Они три года сдавали в Строгановское, но экзаменаторы не могли или не хотели оценить ее талант. Женя понял, что, женившись, выиграл миллион по трамвайному билету.

В редакции, где он работал, сменилось руководство. Новая метла, новые порядки. Шутин привык отвечать за работу отдела, а не отчитываться, куда пошел, почему опоздал или вовремя не оказался на месте. Он был человеком творческим, а не чиновником, прикованным зарплатой к столу и телефону. Евгений Шутин стал корреспондентом другого журнала. На работу можно не ходить, пиши себе целыми днями, правда, зарплаты нет, зато и гонорар тебе никто не ограничивает. Вскоре родился сын, жизнь приобрела новый смысл. Евгений трудился: очерк, статья, рецензия, радио, телевидение, задумана новая книга, хотя еще не закончена старая.

Павел Ветров за эти годы написал несколько повестей, у него вышло две книги. Павел стал профессиональным писателем, работал уже уверенно, на него начали обращать внимание в литературных кругах. Некоторые его коллеги считали, что если Павел выйдет за рамки спорта, копнет поглубже и перестанет держаться за сюжет, как за якорь спасения, то он способен написать прозу настоящую.

— Возможно, когда-нибудь и рискну, — говорил Павел, — еще рано, класса не хватает.

Спорт выработал в нем не только упорство и умение работать. Павел еще обладал удивительным чувством времени и расстояния.

— Я знаю свою трассу и свой порядковый номер, — говорил он. — Рекорд не выскакивает, как джинн из бутылки, рекорд привозят на кровавых мозолях. И нельзя сесть за стол и сказать: сейчас я напишу гениальную прозу.

Дружба Шутина и Ветрова возродилась, когда они приближались к сорокалетию. Евгений жил у папы, переехал с чемоданами и книжками в свою комнату, Верочка с сыном остались в двухкомнатной квартире.

Евгений работал директором картины на киностудии, ел вкусные мамины обеды и был впервые по-настоящему счастлив.

— Двадцать лет отобрали у меня эти две женщины, — говорил он. — Хватит, теперь я наконец свободен и живу в свое удовольствие. Я молод, сорок лет для мужчины не возраст, все впереди.

Павел согласился, однако задал грубый вопрос:

— Директор картины — это интересно?

— Интересно, — решительно ответил Евгений. — Так называемым творчеством я предоставляю заниматься таким, как ты. Вы легко усваиваете, что хорошо и что плохо, о чем писать следует и о чем нельзя. Вас ценят и подкармливают. Я же не умею творить по указке.

Павел не возражал.

— Ты теперь совсем не пишешь?

— Почему же? — Евгений несколько надменно улыбнулся. — Я пишу, для себя. — Он посмотрел многозначительно, и Павлу стало ясно, что сам он, Ветров, пишет черт знает что, на потребу обывателя.

Он не обижался — хоть и с перерывами, но больше тридцати лет вместе, привыкли друг к другу. Сидят сейчас рядом за столиком кафе, как когда-то сидели за школьной партой.

Евгений, высокий, изящно-сухощавый брюнет с молодым подвижным лицом, небольшими, но очень яркими глазами, держался по-барски небрежно и чуть вызывающе.

Большеголовый скуластый Павел, крепко расставив ноги, подавшись вперед, облокотился на столик, приглаживая широкой ладонью мягкие, коротко стриженные волосы.

— И сколько ты думаешь здесь сидеть, Паша? — спросил Шутин, покачиваясь на стуле и оглядывая кафе. — Каждый вечер, третий месяц.

— Четвертый, — вздохнул Ветров.

— Гению необходимо одиночество. — Шутин понимающе кивнул. — Поэтому ты и не женишься? Это скверно, Паша, мальчонке за сорок, а он не знает, где находится загс.

Павел не ответил, потянулся, стул предупреждающе пискнул. Ветрову не хотелось ни двигаться, ни разговаривать Так бывало после тяжелых соревнований. Дрался, дрался, наконец победил, а зачем, спрашивается? Что до твоей победы окружающим? И никому до тебя нет дела, и всегда приходится платить за победу больше, чем она того стоит, и вот ты пустой, выжатый победитель — банкрот. И кажется тебе, что это последний раз, больше тебя в драку калачами не заманишь, и уверен, что это неправда, пройдет время, значительно меньшее, чем ты рассчитываешь, и затоскуешь, бросишься вновь и снова будешь проклинать себя, лезть вперед, падать и кувыркаться, не спать ночами и сторониться людей днем. И все ты врешь, Ветров, позер и пижон, победа приносит счастье, даже когда у тебя один зритель — ты сам.

— Забыл совсем, — пробормотал Ветров и вынул из кармана упругую пачку новеньких сторублевок.

— Убери, неприлично, — сказал Шутин, толкая Ветрова. — Каждая такая бумажка для многих — месячная зарплата.

Ветров щелкнул сторублевками, как карточной колодой, и спросил:

— Так сколько тебе?

— Ничего мне не надо, спрячь. — Красивое лицо Шутина исказила брезгливая улыбка. Он быстро поднялся. — Идем, Павел.

Ветров небрежно опустил деньги в карман, лениво поднялся.