Выстрел в прошлое

— Сейчас и до дела дойду. Вы когда рожали, в апреле?

— Точно, — женщины кивнули.

— Вот, а перед этим летом закончила я восьмой класс. Лето было тогда раннее, июнь теплый. Мы все на каникулах как с цепи сорвались. Гулянки у нас каждый день, днем на пляже или на лодках уедем куда-нибудь подальше, там костры жжем, а то и с палатками, с ночевкой. Но с ночевкой меня мать редко пускала. По субботам — танцы в Доме культуры, по средам — в клубе, а так у кого-нибудь соберемся под магнитофон. Мать на меня ворчала всю дорогу. Ну вы, Варвара Михайловна, маму-то мою знаете, она нас с сестрой вот так держала. — Рита показала сжатый кулак.

— И приехала в начале лета к нам в Лугу девочка одна. К соседке тете Ане отдыхать из города. Какая-то она ей была не то племянница, не то двоюродная какая-то, уж не помню я. Звали ее Натэлла. Она говорила, отец у нее русский. А мать грузинка. Были мы с ней ровесницами, подружились быстро. Мать моя ей не препятствовала, говорила, что девочка из города, приличная, воспитанная. Но погулять да развлечься Натэллка была не промах. Сейчас я думаю, что просто возраст у нас тогда такой был, а так она девчонка славная была. Жила Натэллка у тетки, и часто мне на нее жаловалась, что выжига и характер тяжелый. И все сетовала, что родители уехали за границу на два года и что ей придется у тетки жить и в Луге в школе учиться. А я рада была, мне Натэллка нравилась. Ну, мальчики, конечно, за нами бегали, Натэллка хорошенькая была, да и я ничего, — Рита улыбнулась. — Целовались после танцев вовсю, но чтоб чего другого — ни-ни! Это мать в меня вколотила накрепко, строгая она у нас была… Июнь прошел, полиюля, Натэллка стала странная какая-то, загадочная, на меня свысока смотрит, сквозь зубы говорит, на мужиков так глазами и стреляет, что, думаю, с ней такое? Обиделась даже я на нее, как-то мы разошлись немножко, тем более что мать гулянки мои пресекла и к домашнему хозяйству приспособила. Потом дожди пошли, и стали мы дома сидеть. А потом, уже как-то в августе, иду я мимо, смотрю, Натэллка у окна сидит грустная, зазвала меня, дома никого у них не было — ни тети Ани, ни мужа ее. Стали мы с Натэллкой разговаривать, она вдруг как заревет да и говорит мне, что жить тут больше не может, а тетка ее не отпускает, издевается над ней, чуть не бьет, называет нехорошими словами, потому что она, Натэллка, беременная. Меня как обухом по голове! А что мы в пятнадцать лет про это знали? Только в теории! Я и говорю, как, да что, да может, еще не точно! А она говорит — все точно, водила ее тетка к акушерке Марии Семеновне домой, и та определила, что все точно, полтора месяца. Я тогда и говорю, да кто же это с тобой, кто? Ведь все время мы с ней вместе были. А она так зубы сжала и говорит, что не спрашивай, мол, меня про это никогда, ни за что не скажу! Вот так посидели мы с ней, поплакали, а потом тетка ее пришла, так на меня зыркнула, я скорее убралась оттуда подобру-поздорову.

Осенью отвезла тетка Натэллку в город, но в школу не пустила. В той школе сказала, что она в Луге будет учиться, а у нас — что в городе. Это мне Натэллка рассказала, когда они на ноябрьские праздники сюда приезжали, еще у нее не очень заметно было. Тетка ее в городе на улицу не выпускала, хотела от соседей все скрыть.

— А что же она так скрывала?

— Не знаю, наверное, боялась, что родители Натэллкины на нее бочку катить будут.

— За что же девчонку так мучить?

— Она вообще со странностями, тетя Аня эта. В общем, сразу отсюда они в ноябре поехали в деревню, тетя Аня с Натэллкой. У ее мужа дом от матери остался, отсюда сто километров, там деревня глухая совсем, дороги нету, семь домов всего, а в них пять старух. И всю зиму они там прожили, не побоялась она с беременной-то. Там если что случись, то и не довезти никуда. И весной, в марте, приезжает вдруг тетя Аня одна. Я как ее увидела, сразу за Натэллку испугалась. Сама к ней пришла и говорю: где Натэлла, что вы с ней сделали? А она сначала злобно так на меня посмотрела, а потом подумала и говорит ласково. Я, говорит, за Натэллочку так переживаю, чтобы жизнь ей не испортить. Пойдут сплетни да пересуды, на всю жизнь пятно останется. Отец у нее очень строгий, может из дому выгнать, если узнает. Девочке и так несладко.