Выстрел в Опере

— Чем сильнее жертва, тем дольше ест ее рыба, — развил свою аллегорию Демон. — Чем слабее, тем быстрее она умирает. Рика была маленькой, слабой, и сгорела сразу. Гумилев прибыл в Киев в двадцать один год. В двадцать два его нашли в Булонском лесу, он пытался отравиться цианистым калием. Но имеется еще один немаловажный нюанс. Вступив с ним в брак, Анна спасла его, как спасла в свое время и брата, вновь пожертвовав самым дорогим — свободой.

Пришли и сказали: «Умер твой брат»…

— немедленно выдала Машина стихолюбивая память произведение, посвященное, однако, не Ахматовскому брату Андрею, а Гумилеву:

Не знаю, что это значит.
Как долго сегодня холодный закат
Над крестами лаврскими плачет.

И новое что-то в такой тишине
И недоброе проступает,
А то, что прежде пело во мне,
Томительно рыдает.

Брата из странствий вернуть могу,
Любимого брата найду я,
Я прошлое в доме моем берегу,
Над прошлым тайно колдуя.

Анна написала это после того, как согласилась стать женой Гумилева.

После того, как Гумилева нашли в парижском лесу полумертвым. После того, как она вызвала его из странствий письмом. После того, как поняла: Демон не зря предупреждал ее — либо брак, либо смерть друга детства.

— Пока Николай Гумилев был ее мужем, он не мог умереть. Ведь не только по вашим, но и по нашим законам муж и жена — одно. А языческая жертва, как мы уже поняли с вами, не предполагает самоубийства. Пригодным для потребления, коли так позволено выразиться, Николай Степаныч стал только после их развода в 18-м. Он был сильным. Его хватило на три года.

— Все ясно, — въедливо сказала Маша. — Кроме одного. Зачем ты спасал его? Зачем выталкивал Анну замуж? Зачем нарушил Великий запрет? Откуда такая неестественная склонность к христианскому самопожертвованию?!

— Я выталкивал ее не замуж. А из Киева, — скупо ответил он.

— Но почему?! — навалилась на сопротивляющегося собеседника Маша. — Ты же не зря показал мне это. Не зря рисковал! Ты сам продемонстрировал мне, как нарушил табу. Теперь я могу призвать Суд на тебя самого. И наш Суд точно перенесут, уже потому что Стоящий по левую руку — сам подсуден.

Киевский Демон молчал, с омерзением разглядывая панораму «Голгофа».

Он молчал долго, прежде чем произнес:

— Мария Владимировна, я не случайно изложил вам теорию жертвы. Боюсь я, наш Отец — Город желает спасти вас… пожертвовав мной.

— Что? — вылетело из Маши.

— Лира, Аннушка, Миша тут ни при чем. Они — дорожные знаки, которые вели вас к спасению. И я так подробно рассказал вам историю Анны, чтобы вы поняли — она не стоит выеденного яйца. И дабы завершить рассказ до конца и успокоить вас окончательно, я скажу: где-то в середине жизни Ахматова отказалась от языческой веры. Потому провела старость в одиночестве. Когда на повестку дня стал вопрос о расстреле ее единственного сына Льва Гумилева, она пошла по столь излюбленному вами пути и выбрала в жертву себя. Это видно и по ее творчеству — она встала перед Богом. Вашим Богом.

— А теперь, — вопрос жег Машин язык недоверием, — ты собираешься повторить ее подвиг и пожертвовать собой ради меня?

— Вы снова не поняли, — бесстрастно сказал он. — Не я принял это решение. Мне же остается только принять мою участь. На час раньше ли, на день позже вы все равно пришли бы к Владимиру 13 октября 1907. Ведь вас вел Город. И я понял, куда Он ведет вас. Отец решил показать вам мой позор. Вы исключительно правы: я нарушил Запрет. Заявите об этом. И Суд по обе руки перенесут, поскольку по обе ваши руки не будет никого. Правый трон давно пустует. А я…

— Демитрий Владиславович, — перешла Маша от недоуменья на «вы», — я вас не понимаю! Почему вы придаете мне такое значение?

— Идемте.

* * *

Они молчали на склоне горы. У их ног лежала Царская площадь. Четырехэтажный дом Славянского, уже построенный на месте маленького особнячка…

Маша оглянулась на каменный портал павильона «Голгофы» с двумя характерными для style moderne женскими личиками — здание было одним из первых на Киеве образцов новомодного стиля. И Маше вдруг показалось странным, что фасад панорамы, повествующей о казни Христа, украшен двумя бетонными кокетками, со змеинообразными волосами Медузы Горгоны — ведьмы!

Такие же — во всяком случае, очень похожие — женские лица-модерн облепили дом на улице Меринговской, 7, где жила Анна Ахматова. Где в квартире № 4 сделал ей предложение Николай Гумилев, написавший «из города Киева, из логова Змиева, я взял не жену, а колдунью…»

И дом с башней, на Остоженке, 21, где проживала в Москве ставшая ведьмой Маргарита, тоже был в стиле модерн.

Модерн был женским стилем, воспевающим женщину. В высшем смысле этого слова!