Выстрел. Дело, о котором просили не печатать

Луар с трудом нашел силы поблагодарить его. Радость душила его. Сама Мадлен ходатайствовала за него! Стало быть, она прощала ему его любовь. Значит, Мадлен догадалась о его страданиях? Значит, она сжалилась над ним? Это было невозможно. Написав ей, он поддался необдуманному порыву. Это было безумием. Но никогда, никогда не лелеял он надежды, что эта женщина удостоит его взглядом. Он чувствовал к ней обожание, безграничную преданность, которая походила на преданность собаки хозяину. Жить возле нее — какое бесконечное счастье! И это счастье он обрел благодаря ей! Какой прекрасный сон!

Последовавшие за тем месяцы действительно прошли как в раю. Мадлен и Томас часто виделись, но редко разговаривали — иногда лишь обменивались несколькими словами. Молодая женщина находила развлечение в том, что позволяла юноше безмолвно восхищаться ею. Это восхищение так ясно выражалось в его глазах, во всей его наружности, в малейших движениях, что она даже опасалась, не приметит ли этого ее муж. Мог ли Гонсолен подозревать, что крестьянин, получавший у него жалованье, осмелился смотреть на его жену? Мог ли он подозревать, что эта страсть волновала сердце Мадлен? А главное, мог ли он предполагать, что молодая женщина сама поощряла эту любовь?

Мало-помалу между Луаром и госпожой Гонсолен установились близкие отношения. Однажды, когда они были одни, Мадлен отворила ящик письменного стола, ключ от которого носила при себе, вынула письмо и подала его Томасу. Это было его послание к молодой женщине.

— Возвращаю вам это письмо, — сказала она, усмехнувшись. — Хочу доказать вам, что я незлопамятна.

Томас покраснел, пролепетал несколько слов, потом вдруг потупил голову и замолчал. В словах молодой женщины была ирония, заставившая его страдать. Однако он пробормотал:

— У меня никогда не хватало мужества попросить у вас прощения.

Она с любопытством посмотрела на него:

— Итак, вы находите меня красавицей?

— О!

Томас взял в руку ружье, которое Гонсолен, вернувшись утром с охоты, поставил у стены. Ружье было заряжено. Он взвел курок.

— Я готов убить себя ради вас, — уверенно сказал он.

Мадлен улыбнулась кончиками губ.

— Хорошо, — произнесла она, — я согласна!

Томас приставил дуло к груди и, пристально глядя на молодую женщину, дотронулся до курка. Он упал бы мертвым, если бы она не остановила его с гневом:

— Какой же вы ребенок!

Мадлен была сильно взволнована. Томас опустился на колени, она вырвала у него ружье и прошептала:

— Неужели вы в самом деле убили бы себя?

— Я вас люблю, — сказал Томас.

— Я запрещаю вам думать обо мне.

— Возможно ли это?

— Если я запрещаю!

— Позвольте мне взять ружье.

— Зачем?

— Потому что мне легче умереть, чем прогнать вас из моих мыслей.

— Какое безумие!

Прошло несколько дней. Мадлен и Томас часто виделись. Когда Гонсолен отлучался, они вместе проводили свободное время. Женщина то и дело приходила на фабрику, выдумывая разные нелепые предлоги, чтобы сделать свое присутствие естественным в таком месте, куда никогда не заглядывала до появления Луара, или уходила далеко в горы на свидания, которые назначала молодому человеку. Вместе они долго гуляли в сосновом лесу, в оврагах, у горных потоков и водяных каскадов. Теперь она одевалась с утонченным кокетством, а лесоруб не снимал выходной синей блузы и фатоватых штиблет.

Не возбудив подозрений у Гонсолена, привыкшего к фантазиям жены, Мадлен стала одеваться как крестьянка. Теперь она носила темную пуховую шляпку с черными лентами, обшитыми кружевами с двух сторон. Бледная, с большими карими глазами, Мадлен была восхитительна в этом головном уборе. Он высоко поднимался надо лбом, а сзади вплотную доходил до длинной белой шеи, на которой красовалась черная бархатка с золотым крестиком и сердечком. Передник был украшен золотыми цепочками, которые с каждого бока придерживали булавки с большими головками. Шерстяное платье было коротким и с высокой талией, рукава доходили только до локтей, а швы были прикрыты широкими шелковыми лентами. Цветная косыночка прикрывала лиф. Это был костюм юрских крестьянок. Горцы, приходившие к Гонсолену по делам, несмотря на свое невежество, были поражены изящным видом молодой женщины. А крестьянки восхищались, завидуя количеству складок на подоле платья, демонстрирующих богатство Гонсолена.

Мадлен одевалась таким образом в те дни, когда муж уезжал в Сен-Клод и оставлял ее одну с Томасом Луаром. Складывалось ощущение, что ее забавляло безумие бедного молодого человека. Возможно, ей было приятно привлекать и ослеплять Томаса всеми фантазиями своего ума, всем блеском своей красоты. Ей нравилось дразнить и смущать лесоруба. В минуты скуки она выучила наречие сен-клодских горцев и пела старинные крестьянские песни.