Высшая мера

достающее до колен платье мигало в глазах у Мерца и огненно алые губы, стриженная медно красная голова и

белое, густо запудренное лицо гримасничало, улыбалось у самых глаз Мерца.

— А Жозефину Бекер видели? Непременно сходите. Будет о чем порассказать Ксане. У меня есть для нее

фотография. Я — в костюме одалиски.

— Почему же одалиски? — басом спросил Митин.

— Очень просто. Я в нем работаю.

— Где работаете?

— В Казбеке. Духан Коказьен, кавказский духан князя Карачаева на Монмартре, на плас Пигаль. Я

консоматорша.

— Как?

— Консоматорша. От слова “консомасион” — закуска.

— Леля! — вдруг вскрикнула старушка. — Леля, умоляю тебя замолчи, — потом она заговорила очень

быстро, умоляюще протягивая руки к Леле и от того что она боялась что ее прервут, говорила бессвязно и

невнятно.

— Вот вы видите, вы видите, вот здесь мы ютимся. Здесь мы трое… Отель “Тициан”. Комната триста

франков в месяц. Я вышиваю, Леля служит в ночном кабаке. Помните — Москву, казенная квартира на

Пречистенке, четверо прислуг, помните?.. А серебряную свадьбу у Яра в кабинете. Цыгане, Варя Панина, “К

чему скрывать, что страсть остыть успела”… Помните, две тысячи рублей стоил ужин на сто двадцать персон.

А теперь вот… И вы хотите, чтобы я поняла. Не понимаю! Не хочу понять! В Загребе была! В Софии, в

Константинополе, сама стирала, сама стряпала. Леля — консоматорша! Не понимаю, не хочу понять! Ненавижу,

глаза буду рвать ногтями! Мучить буду! Веревки буду вить, чтобы было на чем вешать! Проклятые!..

— Татьяна Васильевна, — почти закричал Мерц. — Татьяна Васильевна! Я таких слов слушать не хочу и

не буду слушать. Мне жаль вас, но я вижу, что мы чужие, что мы разные люди. В эти десять лет мы стали

совсем чужими. Я пришел к вам только потому, что хотел знать, как вы живете. Я считаю, что в России

произошли величайшие и благодетельные для всего мира события. Революция…

— Не смейте! — задыхаясь закричала старушка. — Не смейте здесь! Я знать вас не хочу! Не хочу знать!..

Трудно было понять, что происходило в комнате. Маленькая старушка билась в истерике. Леля махала на

нее руками и бросалась к Николаю Васильевичу. Митин, поймав за полу пиджака Мерца, сильно тянул его к

двери. И над ними всеми, стоя обеими ногами на кровати, идиотически улыбался Костя.

На улице Митин взял из рук Мерца его шляпу и надел ему на голову.

— Ну и древляне! — весело сказал Митин и захохотал. Велосипедист, кативший впереди него колясочку

с рекламой сигарет, посмотрел на него и тоже захохотал.

Они шли по узкой, полутемной улице. Состарившиеся, загримированные женщины уже выходили на

промысел. Из зеленой лавки пахло петрушкой, горькими травами и свежей землей. В кафе на углу, маляры в

синих, запачканных известкой блузах, непринужденно стояли у стойки, пили кислое, белое вино из маленьких

стаканчиков. Легкая, нежная синева осеннего неба сияла в щели между высокими кровлями и холодноватое

Ноябрьское солнце скользило вдоль фасадов домов.

— Вот вы говорите об эмиграции, — говорил Мерц, — пустота, разложение, гниль. Попробуйте убедить

Татьяну Васильевну. “Почему не венчались в церкви?”, и все тут. Живут в нищете, дочь чорт знает чем

занимается, а гордость есть, своеобразное понятие о чести, устои…

Тяжелые ботинки затопали по асфальту позади, но Мерц не оглянулся.

— Вот с голоду помрет, а из моих рук ничего не возьмет.

— Николай Васильевич! — окликнул сзади мальчишеский голос.

Мерц оглянулся. Костя, запыхавшийся и потный, стоял позади.

— Николай Васильевич, — искусственным, ломающимся басом сказал Костя, — мама просила… завтра

платить по счету в отеле, нельзя ли взаймы… хоть триста франков. Сосчитаемся.

Мерц, не глядя ему в глаза, рылся в бумажнике. Он вынул наугад три бумажки и отдал Косте. Тот убежал

назад не простившись, крепко зажав в кулаке три мятых кредитных билета.

— “Гордость”, “своеобразное понятие о чести”, “устои”… — пробормотал Митин, затем он слегка

толкнул Николая Васильевича в бок и совсем другим голосом продолжал: — Ну-с, поехали в консульство,

чтобы в субботу в Лондон, а недельки через две — в Москву. Поездили и будет. Древляне!

— Древляне, — сердито повторил Мерц и взял Митина об руку.

IV

Бритье отняло у Печерского много времени. Сегодня он спешил и потому, убрав прибор, сразу перешел к

прическе. Он выровнял в ниточку пробор и стянул редкие мокрые волосы тугой сеткой. Пудра густо лежала на

щеках и подбородке Печерского. Осторожно смахнув пудру с лица, он встал и наклонился к зеркалу.

В белоснежной крахмальной сорочке, в трико цвета спелой дыни, в шелковых носках и лакированных

туфлях, он стоял перед зеркалом две, три минуты. Затем, он повернулся к шкафу и; достал из него смокинг.

Танцующими, круглыми движениями Печерский натянул брюки. Подтяжки имели явно не свежий вид. На

бульварах, в витрине Маделио, он видел замечательные подтяжки — черная замша и муар. Надо купить, когда

станет легче. Воротник и галстух отняли еще десять минут. Он надел смокинг и снял с головы повязку,