Высота

— Зловещее поле. На нем убито и ранено свыше пятидесяти восьми тысяч французов. Да и наших-то… Наших полегло тьма-тьмущая, — сказала Надежда Николаевна и, видя, что муж заканчивает обед, протянула ему накрахмаленную салфетку.

— Сейчас, Наденька, война идет по-другому. Об условиях победы в войне, которую мы ведем, когда-то хорошо сказал Энгельс. — Зная, что любознательная жена, для которой военные дела мужа никогда не были безразличными, как для многих гарнизонных жен, нетерпеливо ждущих от своих мужей повышений в должностях и званиях, обязательно спросит, что же сказал Энгельс о будущих войнах, он не стал испытывать ее терпения и поэтому продолжил свою мысль: — Мудрый Энгельс, теоретик военного искусства, сказал: в будущих морских баталиях исход сражений будет решать не капитан корабля, а инженер корабля.

— В морских баталиях?! — Надежда Николаевна подняла на мужа недоуменный взгляд.

— А в земных баталиях — тем более! — Генерал вытер салфеткой рот и встал. — Против русского штыка не устоит ни один штык мира. А вот то, что с конвейеров заводов Крупна и заводов Мессершмитта и Юнкерса сходит во много раз больше танков, самолетов и самоходных орудий, — это уже другой вопрос. Вопрос важный и требует срочного решения. И чем раньше он будет решен, тем меньше русской крови прольется на русской земле.

— Почему только русской? Ты забыл, что жена твоя белоруска, — с упреком сказала Надежда Николаевна, твердо зная, что муж наверняка незамедлительно найдет ход, чтобы доказать свою правоту. — Ты, наверное, оговорился?

— Нет, не оговорился. Когда выражают мысль образно, категориями, нет нужды в анатомическом расчленении понятий. На нашу страну вместе с чистокровными немцами идут с огнем и мечом армии и соединения нескольких государств, оккупированных германским фашизмом. В этих армиях и соединениях — десятки национальностей. А когда мы что-то хотим сказать о враге, то говорим «немцы». Мы же для врага в союзе всех наших национальностей и народностей сливаемся в единое понятие — русские. Удовлетворена ответом?

Надежда Николаевна вздохнула, подошла к мужу, обняла его за плечи, прильнула щекой к груди.

— Ты можешь вспомнить хоть один случай, когда я была бы не удовлетворена твоим ответом? — В этом искреннем признании жены выразилось все, что наполняло ее в эту минуту: любовь, нежность, преданность, готовность пойти за мужем по любым дорогам войны. И если для выполнения воинского долга потребовалось бы вместе с ним отдать жизнь — она отдала бы ее не задумываясь.

Этот грустный, прощальный обед был вчера. А сегодня генерал несколько часов объезжал на своей видавшей виды эмке Бородинское поле. Уже в Можайске, куда он прибыл поздно вечером вместе с начальником штаба полковником Садовским и членом Военного совета бригадным комиссаром Гордеевым, а также с командирами, перешедшими по распоряжению Ставки вместе с ним из моторизованного корпуса в 5-ю армию, — полковниками Фесенко и Ермолаевым, — перед тем как лечь спать, командарм решил заглянуть в свои академические записи о Бородинском сражении 1812 года.

Над фразой Ф. Энгельса «отход с замечательным искусством», будучи слушателем военной академии, Лещенко глубоко не задумывался. Воспитанный на стратегической формуле «Если воевать, то на чужой земле», господствующей в советской военной доктрине в двадцатые и тридцатые годы, он впервые только сейчас вдумался в глубокий смысл высокой оценки Энгельса отвода двух русских армий под натиском армады Наполеона, покорившей многие государства Европы.

Лещенко читал свои старые конспекты о войне 1812 года, и в голове его рождались тревожные сомнения, которые — выскажи их открыто — наверняка оценят как крамольные и за которые, чего доброго, вместо повышения на должность командарма понизят до командира полка, а то и вовсе… При мысли об этом генерал почувствовал, как на лбу у него выступила испарина.

«В тридцать седьмом и тридцать восьмом годах с палубы военного корабля были смыты не такие рыцари битв, как я… Да что там с палубы! Полетели головы и тех, кто стоял на капитанских мостиках… Тухачевский, Блюхер, Егоров… Маршалы… А Якир?.. А Уборевич?..» Чтобы прогнать непрошенно вскипающие опасные мысли, генерал вернулся к конспекту. Из головы не выходили слова Энгельса, которые повели его разгоряченную мысль дальше и глубже: «Царь недолюбливал Кутузова, во многих вопросах ведения войны не доверял ему, по, когда пробил суровый час спасения России, он 20 августа 1812 года назначает полуопального полководца главнокомандующим и централизует в его руках всю полноту командной власти в русской армии». И снова, как по цепной реакции, крамольная мысль обожгла Лещенко: «Не поторопился ли Верховный, сняв Жукова с поста начальника Генерального штаба? В военной стратегии, говоря словами Энгельса, Жуков признает не «авторитет власти, а власть авторитета». Когда-нибудь эта формула Энгельса будет доминантой и в военном деле».