Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

«Около двух лет постоянно шумят надо мною знамена Марса… Кровавым потом и грудью заслужил я первые галуны — радугу после потопа… Ожесточенные не знают пощады; назад возвращались мы по трупам убитых. До тысячи насчитали их! Военное ремесло портит человека. Кровь вражеская смывает с него оболочку сострадания и заливает в душе знамя божественной чувствительности…

Брат Николай!.. Ты заменял мне отца, развил мои способности, образовал ум и вкус… И твое имя, твой образ, чистый и возвышенный, глубоко врезаны в сердце, безусловно тебе преданное.

Мишель… Мои ошибки и упорство характера мешали сближению нашему… хотя в сердцах и тлел огонек истинной любви. Теперь все изменилось: грубый толчок судьбы двинул нас навстречу… и узел дружбы был снова завязан при отдаленном перекате грома. В теплых молитвах оглашал я пустынный воздух и живописные окрестности именами вашими…»

В письмах Петра отчетливо чувствовалось, как мужает его характер, набирает силу и его собственный стиль, яркий, образный, дух которого вместе с тем оставался неуловимо бестужевским.

Именно от Петра братья Бестужевы и другие декабристы в Сибири узнали о гибели Грибоедова: «Общий друг и благодетель наш… А. С. Грибоедов предательски зарезан в Тегеране со всею миссиею. Невольно содрогаешься при сей страшной мысли!»

Как и все братья Бестужевы, Петр обожал Грибоедова. Еще в Петербурге он старался не пропустить ни одного чтения «Горя от ума», пьесу потом переписал и выучил наизусть. Едва Петр оказался в Тифлисе, Грибоедов, невзирая на опасность связи с гонимыми, старался тайно и явно помочь и ему, и Павлу, которого тоже сослали на Кавказ.

Не боясь навлечь немилость государя, он дерзнул обратиться к нему с просьбой о переводе Александра Бестужева из Якутска на Кавказ. И, как ни странно, злопамятный властелин, бледневший при одном упоминании мятежников, каким-то чудом согласился на это.

Так Александр, Петр и Павел Бестужевы встретились в Тифлисе. Однако радость совместной службы была недолгой — вскоре Александра неожиданно арестовали по ложному доносу и больного, полураздетого отправили зимой в Дербент, а Петра — в крепость Бурную.

Правая рука Петра, болевшая после ранения в Ахалцихе, мучила его. Но по приказу ротного командира Савенко Петра заставляли каждодневно, в любую погоду, по нескольку часов кряду маршировать, проделывать ружейные приемы. Больные пальцы не держали приклада, тяжелое ружье не слушалось Петра, и тогда фельдфебель обрушивался на него с отборной бранью, а порой и с кулаками. Физические и нравственные истязания довели Петра до умоисступления. Ему стало казаться, что все его ненавидят, желают зла. Ночами стало мерещиться, будто кто-то крадется к нему, чтобы задушить.

Потом ему стало легче, и он написал Александру, что исцелился от нравственной желтухи, припадки случаются реже и «приняли характер тихой меланхолии». Однако в 1832 году Петр сломился окончательно. Подозрительность довела его до того, что он перестал не только спать, но и есть, боясь быть отравленным.

Александр сразу же попытался перевести его в Дербент, матушка стала хлопотать об отставке, однако ни того, ни другого добиться не удалось. Петра списали со службы, когда дело зашло слишком далеко. Он поселился в родном имении в Сольцах, но ни полный покой, ни нежнейшая забота близких не могли поправить здоровья. С годами приступы буйства становились все опаснее, принося родным немыслимые страдания. Приехав в Селенгинск, сестра Елена рассказала, как ночами Петр изображал сцены допросов в Петропавловской крепости, атаки на Кавказе, то, как его мучил фельдфебель. А однажды, испугавшись неожиданного обыска, начал жечь свои бумаги — и те, что написал в здравии, и начертанные в безумии: какие-то особые знаки, иероглифы, изобретенные им. Запершись изнутри, он развел костер прямо посреди комнаты на ковре и чуть было не сжег весь дом. После этого его поместили в Больницу всех скорбящих, где он почти сразу же умер всего тридцати семи лет от роду…

— Петруша! Прости за неласковость в отроческие годы. Спасибо за теплые строки в письмах, за молитвы, в которых ты называл мое имя…