Выскочка из отморозков

— На базаре позориться не хотел. Мало что брешет дурак! А за кулаки в ментовку попасть не хотел. Зато он как спятил. Изводит, и все тут. Мне самому с ним связываться нельзя. Да и товар без присмотра не оставишь. Но дергаться начал. Нервы не железные. И спросил его, мол, чего тебе из- под меня надо? Чья жопа тебя выпердела, чего докапываешься? Не лезь, не выводи из себя, чтоб потом выть не пришлось. А тот чмо еще злей брехать стал. Ну я не стерпел. Схватил его за черепушку и об прилавок стукнул. Он затих. Свалился у ног и отдыхал почти до вечера. Под прилавком прохладно, и мухи не допекают, не грызут. Он и заснул. Я уже последнюю масленку продал, когда тот гнус очухался и стал требовать магарыч. Сказал, что он бывший муж Натальи. Я и ответил, мол, претензий к нему не имею. Он аж зашелся и как завопит: «Козел рогатый! Семью у меня умыкнул вместе с избой! Пришел на все готовое и в мудях не чешешь, а я как последний барбос на свалке приморился! За что? Чем ты лучше, харя твоя корявая?! Глянь на себя, страшней черта! Моего сына до икоты переполохаешь! Не смей к моим вваливаться, мурло свинячье!» — «Я пусть и не красавец, но меня там ждут и любят, — говорю. — А тебя вытрехнули и забыли имя. Будешь много вонять, заткну тебе пасть. И без крутых сам ребра посчитаю. Но после меня из больницы до конца дней своих не выскочишь! Я жалеть не умею. Прямо под прилавком и урою, чтоб долго не возиться».

Герасим засмеялся.

— Он быстро сбавил тон. И, видя, что я собираюсь уходить, стал просить на бутылку. Мол, так и быть, уступаю, но ты мне за это гони поллитровку. Конечно не дал. Зачем приваживать алкаша? Потом не отвяжется. Как дерьмо на лапти липнуть станет.

— То верно сообразил. Не дал — враз отшил. Так оно лучше. Единое не уразумею, как случилось, что чужое дите и тебя удалось? Даже говорит вот так же — взахлеб. И глаза, сам взгляд, и губешки твои, бегает вприскочку, пятки на заднице закручивает. До еды жадный, работать станет хорошо и много.

— Мало чего умеет. В городе жил, учить придется всему самой. Мне возвращаться надо. Не обижайся. Дело свое не могу оставить. Недели через две наведаюсь к вам. Постарайся с ним сдружиться. Что с того, если не кровный, сама говоришь — моя копия. Вместо себя оставляю Борьку. Верни ему детство. Обокрал на него пацана родной отец. А и к делу принорови. Как меня когда-то. Его только осторожно, не спеша приучай. Обидчивый он. Много горя видел. Ну да ты у меня добрая, умная, сама все поймешь и разберешься во всем.

— А не тушуйся, сладим. Нешто не смогу этого обогреть? Сумею! Лишь бы твоя судьбина наладилась! — улыбнулась сыну.

Еще с вечера собрала харчи до города. Домашнее все, свое. Масло и творог, сметану и сыр увязала, обмотала, аккуратно разместила по корзинам. Сало и грибы, варенье — ничего не забыла. Гладыш со сливками решила утром из колодца поднять. Там, в студеной воде, надежней, чем в холодильнике, сохранится.

И только управилась, Борька с речки вернулся, весь мокрый, в песке, а улыбка от уха до уха:

— Баб! А меня жаба обоссала! А я ее!

— Как же сумел? — хохотала старуха.

— Натурально! Догнал, наступил ей на лапу и обоссал насквозь.

— Зачем? За что обидел ее?

— А она меня? Я ж в руки взял, чтоб только посмотреть, а эта стерва меня отделала. Пацаны захохотали, мол, бородавки будут. Я их все вернул ей. А обоссал, чтоб пацаны знали: себя в обиду никому не дам — ни жабе, ни людям.

— Значит, правильно сделал, коль так…

— А еще знаешь чего я видел? Коней! Самых настоящих. И пастух дал покататься мне. Ну и набил жопу. В другой раз обещали дать поездить уже в седле. Хотя, может, еще привыкну, как все.

— Куда ж денешься? Поначалу все новое пугает и болит. Потом свыкаемся. Другие тебя не лучше. И ты сумеешь ездить без седла и уздечки. Тебя тоже послушается конь и полюбит. Лошади любят сильных людей, издалека человека чувствуют, не всякого подпустят. Если ж взял на спину, признал мужиком.

— А можно мне с пацанами в ночное?

— Бориска! Отец завтра уезжает. Аж через две недели приедет, побудь с ним, ночное от тебя не сбежит. Еще и надоест.

— Хорошо, бабуль! Остаюсь дома! — согласился тут же.

До поздней ночи они втроем просидели на кухне. Давно

погас свет. В деревне его всегда отключали с наступлением I см ноты. Бабка принесла свечу, зажгла ее, и в доме все сразу изменилось, стало таинственным, загадочным.

— Знаешь, Борис, я тут родился. Не только я, все мы — I рос братьев. Всякое бывало, многое видел и знает этот дом. Мы взрослели, а он старел. Но всякий раз радовался нашему приезду. Пусть и тебя примет. Стань тут добрым хозяином, и он обязательно признает. Дом, как человек, на заботу живо откликается, здоровье бережет, дает силы, согревает в холода, дарит добрые сны. Я никогда нигде так не сплю, как здесь, в своем доме. Он особенный.

— А наш? Тот, что в городе? Ты не любишь его? — дрогнул голос Борьки.

— Он еще не признал меня. Не привык…

— Но ведь ты его весь отремонтировал. Он как новый стал! Даже крышу железную сделал.