Выше времени

В общем, Дорофеич застолбил неплохой колодец. Но я бы там жить не хотел. Не люблю, когда кто-то постоянно ко мне ходит — это Дорофеич обожает общество. Плохо, когда все время влажно — и для здоровья не слишком полезно, и одежда гниет быстро. Ну и теплотехники наведываются, бывает, ругаются с ним — когда много людей на помывке. Вроде бы мы много воды забираем… Дорофеич и деревянный чопик в трубу вбивает, когда никто не моется. Вода тогда еле-еле сочится — для обогрева.

Но сейчас, похоже, понимающие люди среди теплотехников пошли. Даже инструмент ему какой-то оставили — чтобы за колодцем следил, вентили закручивал, когда тепло. Им-то лень ездить за два километра, и бензина жалко. Так что Дорофеич — полезный член общества. И свои скромные удовольствия отрабатывает.

Ветхие халупы закончились, и небо закрыл первый четырнадцатиэтажный дом. Экая махина! Когда-то и я в таком жил. А потом надоело чувствовать четыре этажа снизу, девять — сверху. Те, что снизу, еще бы ничего — хотя кажется иногда, что под тобой какие-то крупные паразиты шевелятся. А вот девять этажей сверху… Тяжело их держать! Давят! Не на плечи — на мозги.

Еще один дом, длинная девятиэтажка, а в торце у нее — пять мусорных контейнеров. Не оборудовали эти дома мусоропроводом. По просьбе жильцов. Запах им не нравится, тараканы. И правильно. Мусоропровод — все равно, что выгребная яма в квартире. Которую не очень часто чистят.

В наполовину заполненных контейнерах рылся Шмель. Черный, мохнатый, добродушно и низко гудящий — этот человек как нельзя подходил к своему прозвищу. Впрочем, фамилия его была Шмелев, и, полагаю, прозвище он получил в первую очередь из-за нее. Но ведь и фамилию кто-то когда-то придумал для его предков… Жил Шмель в подвале четырнадцатиэтажки, но с наступлением весны всегда подавался на юг, к морю. В этом году я подумывал поехать с ним.

— Привет, Доцент, — завидев меня зорким глазом, не повышая голоса, прожужжал Шмель. — Бери два крайних ящика — я их еще не смотрел.

— Мне бы так, поесть, — заметил я. — Бутылки можешь себе забрать.

— Я тут яблок нашел, вполне съедобных. Картошки немного. Сухари не брал — у меня запасец… А бутылки тебе что не по нраву? Ты уже не только от вещей — и от денег отказываешься?

— Да как тебе сказать… Деньги — зло. Ну, разве что на чекушку насобирать… Сегодня в баню хочу сходить.

— Я позавчера был. С Зиной, — ухмыльнулся Шмель. — Очень, я тебе скажу, приятно попарились.

Представив чернобородого, мохнатого Шмеля в бане, я улыбнулся.

— Дорофеич подглядывал, как всегда?

— Нет, он к другу ездил — в деревню. Мешок картошки привез. И чеснока много.

— Обокрали кого? — поморщился я.

— Ну, наверное, не в поле выкопали. Да только весна идет. Все равно картошка пропадает.

Начав с крайнего ящика, я выбросил на землю пару крупных пакетов, которые и вскрывать не стоило. Мусор после ремонта, самая бесполезная штука. Под ними лежала почти целая буханка черного хлеба — не совсем даже зачерствевшая. И две невскрытые банки рыбных консервов.

— Будет день, будет и пища, — объявил я Шмелю, демонстрируя находки.

— Совсем народ зажрался, — покачал головой тот. — Ну, хлеб, ладно, не едят они твердый… А консервы? Подумаешь, срок годности вышел. Выбрасывают! Они и десять лет лежать будут — ничего страшного. Отличные консервы. Сайра.

— Да, позавтракаем славно.

Мы продолжили поиски. Но больше ничего интересного в контейнерах не нашлось, кроме почти новых детских сапожек, которые можно было выгодно сдать Ольке-спекулянтке, принимавшей и старые, и краденые вещи.

— Ко мне пойдем? — спросил Шмель, закидывая на плечо торбу с находками.

— Лучше на воздухе посидим. В подвале твоем мрачно…

Из подъездов вылезали первые жители. Кто-то спешил на работу, кому-то просто не сиделось дома. Молодой паренек — не иначе, студент — вынес ведро мусора. И сунул в руку Шмеля два рубля.

— Спасибо, — чинно, с достоинством поклонился тот.

— Эка! Любит тебя народ, — заметил я, когда студент удалился.

— А что же? Пьяным не валяюсь, возле контейнеров порядок навожу после себя. Никому ничего плохого не делаю.

— Правильно, — кивнул я. — Так и надо жить.

Мы, не спеша, двинулись в сторону моего колодца. Там, на пригорке, на теплых, нагретых солнцем плитах хорошо посидеть, поговорить.

— Куда-то Санёк задевался, — сообщил я Шмелю. — Или напился ночью, валяется под кустом… Ты его не видел?

— Не видел, — покачал головой Шмель и как-то посерьезнел. — Что, его дома нет?

— Я стучал — не отозвался. Внутрь не заглядывал. Не люблю вторгаться в частную жизнь.

— Кто любит? Но бывает, и к нам вторгаются…

— Опять облавы? — насторожился я.

— Какие облавы? Кому мы нужны? — спросил Шмель. — Ментам с нас взять нечего. Не о том я. Три дня назад Куяк пропал. Вчера Ефимыч как сквозь землю провалился. А сегодня Санёк исчез. Тебе не кажется, что это странно?