Выше стен

— Это мы еще посмотрим! Удваиваю ставки: через месяц он не только признается мне в любви, но и девственности лишится. Со мной. И доказательства будут — я вам видео покажу!

Пару секунд я тихо охреневаю и даже вскакиваю на ноги, чтобы свернуть за угол и навести там шороху, но девки покидают курилку и, продолжая что-то оживленно обсуждать, по разбитой дорожке направляются к воротам.

Последней тащится младшая сестра Веры, а перед ней вышагивает Гафарова. В моем пальто…

Меня сложно вывести из себя: за многие годы тренировок уровень самоконтроля почти достиг совершенства. Но сейчас я готов догнать ее и отвесить хорошего леща. Пульс грохочет в ушах.

Я не в порядке.

Знаю, что являюсь в шараге предметом сплетен, но до такого скотства никогда не доходило.

Сплевываю под ноги и достаю новую сигарету.

Что она творит? Зачем? Ей мало всего, что она за мой счет уже имеет?

И внезапная догадка тут же превращается в нерушимую уверенность: эта дура не знает, кто я. Да и не может знать… мы ни разу не видели друг друга. Отец давно вычеркнул нас из жизни, а все фотографии я, покидая его дом, забрал с собой.

В туго соображающих мозгах оживают сонные мысли.

А это даже весело.

Было бы. Если бы мне не было так тошно.

Но я усмехаюсь:

— Что ж, Гафарова, посмотрим, что же ты предпримешь, какие доказательства им предоставишь.

Особенно учитывая, что «листву» я давным-давно сбросил.

От вибрации в кармане я прихожу в себя, кошусь на экран смартфона и подношу его к уху — мама на проводе.

— Слав, представляешь, он все-таки явился. Забрал фарфор, и я ничего не смогла предпринять… — завывает она, наверняка заламывая перед зеркалом руки. — Если бы ты был дома, он бы не посмел сунуться! Не посмел бы посмотреть тебе в глаза, потому что трус и знает, что виноват!

Я завожусь, но предусмотрительно считаю до десяти и пропускаю часть маминой тирады мимо ушей.

— Я не хочу прогуливать учебу, мам. Дались тебе эти тарелки… Пусть подавится ими.

— Да, да. — Мама сбавляет тон. — Слав, ты уж набери мне перед тем, как закончишь смену и выйдешь с работы. А то я переживаю. Только не забудь!

— Хорошо, не забуду! — заверяю я и отключаюсь, не в силах сдержать нервный смех.

Конспираторы хреновы. Я давно в курсе, что мамой движет не беспокойство о сыне, которому предстоит за полночь добираться до дома, а меры предосторожности — боится быть застуканной за интересным занятием с Валероном, охранником из ТРЦ, в который она часто захаживает.

Да, моя мамаша ничуть не лучше отца, и ночной скандал с тарелками — лишь повод помотать друг другу нервы. Тарелки эти антикварные, и отец, в честь переезда, хотел подарить их своей Наташе: та любит старинную лабуду. Только из-за этого мать позвонила отцу в пять утра, разоралась и не дала мне нормально поспать. И наверняка выторговала за них деньги, которые спустит на косметику и посиделки с придурком Валерой.

***

Дерьмовый день просто не мог окончиться не дерьмово — на работу я безбожно опоздал.

На ходу стягиваю толстовку, вешаю ее на крючок в шкафу, завязываю фартук и хватаю блокнот и ручку.

Пять часов я наматываю километры из холода открытой площадки до адского раскаленного нутра кухни, петляю между столиками, принимаю заказы и уношу пустые, изгвазданные жиром тарелки. Я ненавижу людей, всех до одного — чавкающих посетителей и их орущих детей, потного борзого шеф-повара и коллег-идиотов, ненавижу звон посуды и стук вилок, и веселую музыку, гремящую из-под потолка. Голова вот-вот взорвется, и все, чего я желаю, — сдохнуть.

Сегодня все идет наперекосяк.

Принимаю заказ у худой силиконовой телки, забираю меню, но краем папки задеваю стакан, стоящий на столе. Вода проливается на ее колени, телка разражается визгом и проклятиями, в истерике переходит на ультразвук.

Когда-то передо мной, богатым и перспективным мальчиком, все расшаркивались, и жизнь улыбалась, обещая быть вечно счастливой и беззаботной. Но она изменилась — превратилась в такую же стерву, из-за пустяка унижающую и орущую оскорбления в лицо. А мне теперь приходится терпеть.

Я смотрю на телку — молча, долго. А потом посылаю на три буквы.

***

Управляющий кое-как улаживает конфликт, приносит извинения и в назидание отправляет меня за заказом. За счет заведения. За мой счет: это вычтут из моей зарплаты.

Черт бы побрал матушку, которая, истратив все отцовские отступные, упорно продолжает ходить в салоны и дорогие магазины и не желает признавать, что прежнюю жизнь я, даже горбатясь на десяти работах, никогда ей не обеспечу. Черт бы побрал отца…

В коридорчике между кухней и посудомоечной я прислоняюсь к прохладному кафелю, набираю в рот побольше слюны и от души харкаю в латте, уже представляя, как буду широко улыбаться, услужливо расставив перед нервной телкой столовые приборы и еду…

Но вечер окончательно перестает быть томным: управляющий видит это и орет трехэтажным матом.

Черный фартук повисает на стуле, а я уволен — набрасываю на башку капюшон толстовки, забираю рюкзак и на гудящих ногах выхожу в холодную тихую ночь.

4 (Регина)