Выше ножку!

— Ахинея... Если бы не одно маленькое обстоятельство, бэби: где Саломея?

— Сейчас выступает Ирма. Это ее второе шоу за вечер. Ирма всегда идет после Саломеи. Значит, Саломея выступила и сидит в своей гримерке или в баре околачивается.

— Саломея не выступала во второй раз. — Глаза громилы налились кровью. — Я лично обыскал весь клуб. Толстушка словно сквозь землю провалилась. Никто ничего не видел и ничего не слышал. Известно только то, что из клуба Саломея не выходила.

— Странно, но где же тогда она? — пробормотала я.

— А ведь вы, Мэвис, кое-что пропустили в своем рассказе...

— Что? — от испуга меня слегка пробрала дрожь.

— «Стул смерти»! Стул, на котором сидела Саломея и который должен быть залит кровью. Вы ничего не сказали о нем.

— Да? Я уже забыла. Разве в моем сне был такой стул?

— Сейчас я вам кое-что расскажу. В свое время Маркус Адлер из экономии закупил оптом большую партию мебели. Везде стоят одинаковые кушетки, торшеры, стулья и столы. Он ловко решил проблему мебели. До настоящего момента все гримерки были полностью укомплектованы. Но вот что забавно...

— Забавно... — как эхо, повторила я.

— Когда я искал Саломею, то заглянул и в ее гримерку. Все было на месте: зеркало, столик и прочие мелочи. И только одна вещь исчезла... Стул!

— Что это значит?

Штайнер откинулся на спинку кресла.

— Я вот тут сидел и думал: а что, если дурочка Мэвис права, что, если она действительно видела труп стриптизерки? Тогда все логично и понятно. Саломея исчезла между первым и вторым выступлениями. Убийца оглушил единственную почти что свидетельницу — Мэвис — и отнес ее в гримерную. Потом вернулся в комнату Ирмы. Ему надо было избавиться от трупа. Допустим, что он нашел укромное местечко, где можно спрятать тело Саломеи. Спрятал. Но стул! На нем — кровь, а это улика. Ирма, когда вернется после выступления к себе, заметит пятна и поднимет шум. И убийца придумал следующее: он меняет стулья, забирает из комнаты Саломеи чистый и прячет тот, который стоял в комнате Ирмы. Это дает ему неожиданное преимущество: теперь Мэвис Циркус может плести все, что угодно про убийство, — ей никто не верит, потому что стул сух и незапятнан. Мэвис остается только решить дилемму: либо она спятила, либо ей приснилось убийство Саломеи Кёнигин. Ну? Как?

— Да... Я не знаю, мистер Штайнер, но, наверное, вы правы, — промычала я.

— Между прочим, я хорошо помню, кого вы назвали как реального убийцу, — глаза Штайнера буравили меня. — Вы прямо указали на него. А он первым делом указал на стул. И это сработало!

— Вы хотите сказать, что Кези Джонс — убийца? — я растянула губы в улыбке. — Но в моем сне его не было. Мне показалось... Когда Кези звал меня на сцену, я спутала его голос с голосом убийцы из своего сна...

— Вот как?

Штайнер рассматривал меня как диковинное насекомое: с брезгливостью и любопытством. Пальцы его выстукивали по столешнице незамысловатую мелодию.

— Саломея... Наивная, толстая, глупая, но в общем, славная девчонка... Мы с ней однажды неплохо провели время. И вдруг вы, Мэвис, видите сон про то, как ее убили. И Саломея исчезает. А ведь у вас с Саломеей были какие-то неприятности, не так ли?

— Скорее, недоразумения. Первый раз Саломея «наехала» на меня просто так, и я дала ей отпор. Потом она пыталась поссорить меня с Ирмой. Я, разумеется, рассердилась и пообещала, что отлуплю ее.

До нас донесся взрыв аплодисментов: Ирма заканчивала свое выступление. Музыка заиграла громче, публика завопила: Ирма, несомненно, довела этих эротоманов до исступления. Я видела, как она это делает: оставшись в едва заметных трусиках с джи-стрингом на шее, Ирма колесом проходила по сцене, потом подбегала, извиваясь, к какому-нибудь поклоннику и просила подарить ей галстук. Тот был счастлив выполнить ее просьбу. Ирма играла с галстуком: то протянет его между ног, то обвернет им грудь. Наконец, она говорила, что мужчина тоже должен получить подарок. Поворачивалась спиной к публике, снимала джи-стринг и, не оборачиваясь, бросала, причем, всегда точно в руки тому, кто расстался с галстуком. Все визжали от восторга, юнцы неистовствовали, Ирма под аплодисменты скрывалась за кулисами. Она проделывала этот фокус каждый раз и каждый раз вызывала в зале настоящую бурю восторга.

Аплодисменты смолкли. Передышка. Но вот оркестр заиграл вступление к «Любящему», и я поняла, что сейчас начнется шоу Труди Тигерин. Она в этом сезоне выступала в пятнистых одеждах. Сейчас, кажется, на ней было бикини, сшитое из шкуры леопарда.

— Мэвис, — голос Штайнера прозвучал так резко, что я вздрогнула. — Собственно говоря, а зачем вы пришли ко мне?

— Я хотела извиниться. Мне стало стыдно за ту истерику, которую я закатила в гримерной Ирмы.

— Не верю! — Штайнер был тверд. — Вас подкупили. Или напугали. Скорее — второе. Сказали, что если вы не убедите меня в том, что убийство Саломеи — игра воображения, сон, то с вами расправятся так же, как и с толстушкой. Я прав?

— Мистер Штайнер, вы... Я не понимаю, чего вы добиваетесь?