Выше неба

Я не оборачиваюсь. Знаю, что это правда, но всё равно не оборачиваюсь, потому что в одном Антон не прав. Не прав насчёт моих мотивов, зачем я рискую жизнью, зачем иду в горы. Инга была права — просто потому, что они есть. Когда я поднимался на Эльбрус, мучаясь горной болезнью и болью в мышцах от недостатка подготовки, я понял это, когда взошёл на вершину, преодолев себя, боль, слабость, разрежённый воздух. И тогда я вдруг понял, что горы одновременно труднее и проще нашего такого запутанного мира, где есть место обману и предательству. Где обещают невозможное, но не делают даже самых простых вещей. Вершина горы и путь к ней это способ сбросить груз житейских забот и стать на толику ближе к далёким и равнодушным звёздам. Я просто завершаю круг, возвращаясь туда, где всё началось.

Лёд закончился внезапно — слишком низкое давление не позволяло водяному пару конденсироваться в снег, а до ледников из твёрдой углекислоты оставалось ещё километра три. Я видел их отсюда — в разрежённой атмосфере видимость прекрасная. Несколько раз мне попадались мертвые тела, мне нужно было беречь силы, но я не мог удержаться и проверял каждое, с ужасом ожидая увидеть Ингу. Но это были другие, незнакомые мне альпинисты, мужчины, женщины, они укоризненно смотрели на меня замёрзшими глазами. Может, среди них были Джонсон или Като.

А потом Инга вышла из-за какого валуна сама и какое-то время мы просто шли рядом молча.

— Что ты здесь делаешь? — прошептал я слишком тихо, чтобы она могла услышать под кислородной маской, но Инга ответила.

— Я всегда была здесь, ждала, когда ты придешь за мной. И ты пришёл.

Что-то предостерегающе шептал компьютер костюма, но это было как-то очень далеко, неважно, несущественно. Я заглянул в её голубые глаза, мне хотелось дотронуться до неё, но где-то в глубине души понимал, что это, наверное, не лучшая идея. Я протянул было руку, но отдёрнул её и вместо этого надавил кнопку стимулятора на аптечке. Горячая волна пробежала по телу, и призрак исчез. Остатка сил, подаренных наркотиком, хватило, чтобы забраться в палатку и надуть её. Сразу стало легче. Я должен был герметизировать костюм после 13 километров — так глубоко в мёртвой зоне давление слишком низкое, чтобы поддерживать жизнь, — но почему-то забыл это сделать. Инга была лишь галлюцинацией, вызванной недостатком кислорода. Ночь я провёл в палатке, пытаясь отдышаться и заснуть.

Следующие несколько дней прошли так же: я начинал идти с восходом солнца, иногда останавливаясь, чтобы немного передохнуть, сменить батареи и кислородные блоки. Ночью надувал палатку и пережидал в ней. Я экономил кислород и иногда видел призрак Инги, она шла рядом со мной.

— Почему ты ушла от меня? — спрашивал я пустоту, и она отвечала мне моими же словами:

— Мы все здесь временные гости, мне всё равно когда-нибудь пришлось бы уйти.

Иногда мне казалось совершенно логичным, что мы идём к вершине вместе, настолько логичным, что я начинал беспокоиться, не будет ли нам тесно в палатке вдвоём, хватит ли еды. Когда мне в голову приходили такие мысли, я повышал содержание кислорода в скафандре и безумие отступало.

В трёх километрах от вершины у меня лопнула фляга с водой, нужно было стравить давление, но я просто забыл. Несмотря на холод, вода закипела, испаряясь. Значит, я уже прошёл тройную точку воды и воздуха вокруг не многим больше, чем в открытом космосе. Примерно тогда же я понял, что мне не хватит кислорода на обратный путь. Автоматика должна была меня предупредить, но я не заметил сигнала. Тогда я оглянулся и не увидел ни огней городов, что так поразили меня в начале подъёма, ни сигнальных прожекторов станций. Был только Олимп от горизонта до горизонта. Казалось, что это мой собственный, очень одинокий и холодный мирок, в котором есть только я, боль в измученных мышцах, холод и движение. Карабкаться по сухому льду было трудно, он был слишком хрупкий и скользкий, ещё сложнее — обходить метеоритные кратеры, и было невыносимо холодно. Ночью температура падала ниже сотни, и начинал идти снег из твёрдой углекислоты.

Я заночевал в километре от вершины, мне было плохо, я мучительно кашлял, сплёвывая алые сгустки, тело сдавало. Спать уже не получалось, лишь изредка я проваливался в забытьё, полное чьих-то голосов и обрывков фраз и мыслей, которые я не мог разобрать. Из очередного такого провала меня выдернул треск ткани и свист выходящего воздуха. Палатка не выдержала холода и разошлась по швам. Я герметизировал костюм и как-то продержался до утра, кутаясь в обрывки пластика.