Выпусти птицу!

Вечер в «Обществе слепых»

Милые мои слепые,
слепые поводыри,
меня по своей России
невидимой повели.

Зеленая, голубая,
розовая на вид,
она, их остерегая,
плачет, скрипит, кричит!

Прозрейте, товарищ зрячий,
у озера в стоке вод.
Вы слышите – оно плачет?
а вы говорите – цветет!

Чернеют очки слепые,
отрезанный мир зовут,
как ветки живьем спилили,
окрасив следы в мазут.

Вы скажете – «цвет ореховый»,
они скажут – «гул ореха».
Вы говорите – «зеркало»,
они говорят – «эхо».

Им кажется Паганини
красивейшим из красавцев,
Сильвана же Помпанини –
сиплою каракатицей,
им пудреница окажется
эмалевой панагией.

Вцепились они в музыкальность,
выставив вверх клюки,
как мы на коньках крючками
цеплялись за грузовики.

Пытаться читать стихи
в «Обществе слепых» –
пытаться скрывать грехи
в обществе у святых.

Плевать им на куртку кожаную,
на показуху рук –
они не прощают кожею
лживый и наглый звук.

И дело не в рифмах бедных –
(они хорошо трещат),
но пахнут, чем вы обедали,
а надо петь натощак.

В вашем слепом обществе,
всевидящем, как Вишну,
вскричу, добредя ощупью:
«Вижу!» –

зеленое зеленое зеленое
заплакало заплакало заплакало
зеркало зеркало зеркало
эхо эхо эхо

В непогоду

В дождь, как из Ветхого завета,
мы с удивительным детиной
плечом толкали из кювета
забуксовавшую машину.
В нем русское благообразье
шло к византийской ипостаси.
В лицо машина била грязью
за то, что он ее вытаскивал.
Из-под подфарника пунцового
брандспойтово хлестала жижа.
Ну и колеса пробуксовывали,
казалось, что не хватит жизни.
Всего не помню, был незряч я
от этой грязи молодецкой.
Хозяин дома близлежащего
нам чинно вынес полотенца.
Потом он отмывался, терся,
отшучивался, балагуря.
И неумелая шоферша
была лиха и белокура.
Нас высадили у заставы.
Где он, нечаянный спаситель?
Я влево уходил, он вправо.
И больше я его не видел.

Мелодия Кирилла и Мефодия

Есть лирика великая –
кириллица!

Как крик у Шостаковича – «три лилии!» –
белеет «Ш» в клавиатуре Гилельса –
кириллица!

И фырчет «Ф», похожее на филина.

Забьет крылами «У» горизонтальное –
и утки унесутся за Онтарио.

В латынь – латунь органная откликнулась,
а хоровые клиросы –
в кириллицу!

«Б» в даль из-под ладони загляделася –
как богоматерь, ждущая младенца.

Говорит мама

Когда ты была во мне точкой,
отец твой тогда настаивал,
мы думали о тебе, дочка, –
оставить или не оставить?

Рассыпчатые твои косы,
ясную твою память
и сегодняшние твои вопросы:
«оставить или не оставить?»