Выпашь

— Давно ли мы с тобою встретились и много ли успели поговорить?.. Да вообще я этого никому не рассказываю… Не поймут и не поверят.

— Но, постой… Россию-то надо спасти.

— Да, конечно, надо.

— И спасти ее должны мы. В этом наш долг и оправдание нашей свободной жизни заграницей.

— Нас призывали собирать по франку в месяц на спасение России… Нас, «беженцев», поболее миллиона. Значит, двенадцать миллионов — вот наш годовой беженский бюджет… Скажи мне, ощутил ты эти двенадцать миллионов, когда был у Великого Князя? Ведь это такая сумма, с которой и инвалиды и все неимущие были бы удовлетворены… Это сумма, при которой у Великого Князя было бы необходимое представительство.

Ферфаксов молчал. В тихую комнату Петрика было слышно, как тремя этажами ниже граммофон играл фокстрот. По коридору, мимо комнаты Петрика, постукивая каблучками башмачков, прошла Татьяна Михайловна. Она напевала вполголоса: — …У а dеs lоuрs, Huguеttе, у а dеs lоuрs, Dеs lоuрs qui vоus guеttеnt еt qui fоnt — hоu!..

— Дима, — крикнула она в пространство, — скоро ты будешь готов?.. Сусликовы нас внизу ожидают… Пора в театр ехать.

За окном играли, переливаясь в пестром рисунке, огни Ситроена на Эйфелевой башне.

Внизу шумел, гудел и пел свой страшный гимн города Париж.

— Это все масоны делают, — убежденно сказал Ферфаксов.

— Масоны? — сказал Петрик, поднимая на Ферфаксова голову. — Какие?.. где масоны? — он точно от сна очнулся.

— Они всюду… Они в Лиге Наций… Это они устраивают все эти признания… Все эти позорные Генуи, Рапалло, Локарно… Все ими устроено. Они, втираясь в нашу беженскую среду, разрушают все: церковь, офицерское общество… Они вносят раскол… Они губят Россию… А сколько за эти годы пошло и нашего брата в масоны!..

— Зачем?

— Как зачем? Они хотят спасти Россию.

— Через масонов?

— Ну да… За этим и идут.

— Я думаю, что не за этим. Как это могут масоны спасти Россию?… Где масоны — и где Россия? Если Россия, то христианская Россия… Вне христианской веры нет и России. Это ее миссия, это ее назначение… Масоны — враги христианства.

— Ты это точно, верно знаешь?

Петрик промолчал. Он не знал этого: он это только чувствовал.

— Знаешь, пойдем к масонам… Нам надо… Мы должны… Мы офицеры кавалеристы…

Мы должны знать, кто они: враги или друзья России?..

Петрик ничего не ответил. Он сидел, опустив голову на ладони рук. Его лица совсем не было видно. У самой их двери остановилась Татьяна Михайловна и громко пропела: — …У а dеs lоuрs, Huguеttе, у а dеs lоuрs, Quаnd оn еst соquеttе, у а dеs lоuрs раrtоut…

ХIII

Бывает бедность опрятная, даже щеголеватая какая-то бедность. Точно говорит: "вот, мол, и бедны мы до крайности, но воздух у нас чистый, на окне висит занавеска, по стенам приколоты открытки или карточки какие-нибудь и в углу устроена бумажная иконка. Мы Бога не забыли". Такую бедность видел Петрик у Татьяны Михайловны, у Ферфаксова и у многих других обитателей отеля Модерн. В этой бедности нет ничего унижающего. Видно стремление победить бедность и чувствуется не потерянная вера в лучшее будущее. Но бывает бедность грязная, неопрятная, где чувствуется, что человек дошел до конца сил в своей борьбе и больше бороться не может: такая бедность удел холостяков и стариков. Прибирать за ними некому, а сами они по немощи уже не могут следить за собою. Такую грязную, неопрятную, ужасающую бедность нашел Петрик у Старого Ржонда.

Он разыскал его с трудом, в отдаленном квартале Парижа, у самых укреплений, недалеко от парка Монсури, — парка бедных влюбленных парочек.

Улочка St.-Уvеs начиналась крутой лестницей, подобием крепостной потерны. Когда Петрик поднялся по этой лестнице с очень старыми, избитыми временем ступенями, он очутился в совсем особенном Париже. Улица была короткая. На ней мало было домов, да и те были небольшие, серые, двух- и трех- этажные. Они чередовались заборами и складами с сараями. В улочке было безлюдно и тихо. Париж с его шумами и грохотом остался позади. Над старым узким трехэтажным облупленным и грязным домом, чуть заметная висела вывеска «hotеl». Имени у отеля не было никакого.

Петрик с трудом доискался какого-то отрепанного малого, который долго не мог понять, чего хочет от него Петрик. Фамилия Ржондпутовского не вмещалась в его французской голове. Слишком сложна была она для него.

— Аh, lеs Russеs, — наконец, догадался он и указал, что русские, — в голосе его было неприкрытое пренебрежение, — живут на третьем этаже в N 15-м. Туда и направился Петрик. Лестница была темная, даже и днем, и очень узкая. В тесном коридоре Петрик не столько разобрал, сколько нащупал пятнадцатый номер. Он постучал в тонкую дощатую дверь.

— Войдите, — раздался за дверью старческий слабый голос.

Петрик открыл дверь. На тусклом сером фоне небольшого окна он увидал старика в седой бороде. Он сидел в рыжей английской шинели и на подоконнике, на разостланном газетном листе, набивал папиросы.

— Кто вы такой будете? — строго спросил старик.

Петрик назвал себя. Старик порывисто встал и заключил Петрика в объятия.