Вынужденная посадка

«Нет, не демон, — думала Джуди, — но для человека он слишком необычен и прекрасен…». Откуда-то донесся сдавленный всхлип, и Джуди запоздало поняла, что это плачет она сама, вспоминая ту музыку, мерцание ветра и цветы, странный блеск глаз полузабытого существа, холодный укол страха, быстро переродившегося в очарование, а затем и в счастье, в ощущение невероятной близости, какой Джуди еще не приходилось испытывать никогда и ни с кем.

Может, примерно о таком и повествовали древние земные легенды? О страннике, позволившем околдовать себя феям и эльфам; о поэте, воскликнувшем зачарованно:

В лесу я деву повстречал,
она мне шла навстречу с гор.
Летящий шаг, цветы в кудрях,
блестящий дикий взор.

Так это было? Или, может быть, так: «Тогда Сын Божий увидел дочерей человеческих, что они красивы…»[6]

Нет, разумеется, Джуди была ученым до мозга костей; и она не могла не понимать, что такое странное поведение отдает безумием. Она и не сомневалась, что часть воспоминаний эмоционально окрашена или искажена тем измененным состоянием сознания, в котором она была в Тот День. Но непосредственное, живое ощущение тоже нельзя было сбрасывать со счетов. И даже если ее поведение было отчасти безумным, за безумием скрывалось еще что-то: что-то вполне реальное, столь же реальное, как явственно звучащее в данный момент в мозгу: «Иди ко мне. Тебе покажут путь, и ничего с тобой не случится».

Над головой как-то странно зашелестела листва, и Джуди, замерев в предвкушении, подняла взгляд. Так сильно надеялась она и мечтала вновь увидеть то необычное, незабываемое лицо, что чуть не расплакалась, когда сквозь листву на нее диковато и робко уставились красные глазки одного из низкорослых древесных существ; покрытое светлым мехом создание соскользнуло вниз по стволу и встало перед Джуди, не переставая дрожать мелкой дрожью, но уверенно протянуло к ней ручки.

Вряд ли можно было сказать, что между их сознаниями установился контакт. Джуди помнила, что «маленькие братья» находятся на гораздо низшей ступени развития — не говоря уже об языковом барьере. Но какое-то понимание между ними все же возникло. Низкорослое создание точно знало, что нашло именно кого надо, и зачем; Джуди точно знала, что «маленький брат» послан именно за ней и несет то самое послание, которое она так жаждет услышать. Подняв голову, она разглядела среди листвы еще не одну пару робких красных глазок; видно, «маленькие братья» ощутили, что Джуди не желает им никакого зла, и в следующее мгновение она оказалась в кольце пушистых фигурок, Один из них ухватился за кончики ее пальцев узкой прохладной ладошкой; другой, высоко подпрыгнув, набросил ей на шею венок из цветов и ярких листьев. Почтительно, чуть ли не благоговейно они повлекли ее вглубь леса, и без единого слова возражения она последовала за ними, понимая, что это только пролог к той, настоящей встрече, которую она так ждет.

Высоко над землей, в кормовой части косо врезавшегося в землю гигантского корабля прогремел взрыв, и эхо его прокатилось по лесу, вспугивая с деревьев птиц. Тучей, на мгновение затмившей солнце, они взметнулись в воздух, но никто из землян не обратил на оглушительный грохот ни малейшего внимания…

Морэй ничком растянулся на мягкой вспаханной почве садоводства и прислушивался к шевелениям растительной жизни глубоко под землей. Ему казалось в эти мгновения, что сознание его бесконечно расширилось, и он слышит, как прорастает трава, и на деревьях распускаются листья: слышит, как одни высаженные в незнакомую почву земные растения жалуются на жизнь, плачут и умирают, в то время как другие растут и меняются, вплоть до клеточной структуры, чтобы приспособиться и выжить. Вряд ли Морэю удалось бы высказать все это с помощью слов; а, будучи практиком и материалистом, в экстрасенсорное восприятие он все равно никогда не поверил бы. Но странное безумие этого мира активировало у него в мозгу не использовавшиеся ранее центры, и вопрос о том, верить или не верить — или, тем более, как-то понять происходящее — даже не стоял. Он просто знал и принимал это знание, и понимал, что теперь оно останется с ним навсегда.

Отца Валентина разбудили лучи поднимающегося над вырубкой солнца. В первое полубессознательное мгновение, еще не оправившись от нахлынувшего накануне целого сонма новых ощущений, он сел и уставился в изумлении на солнце и все четыре луны — которые, благодаря какой-то игре света или странным образом обострившемуся зрению отца Валентина, ярко выделялись на фоне темно-лилового рассвета: зеленая, лиловая, алебастрово-жемчужная и переливчато-синяя. Но стоило бросить взгляд на раскинувшиеся вокруг в изнеможении тела, как потопом хлынули воспоминания о вчерашнем, и за ними — ужас. Жуткий, неотвязный ужас при мысли о том, что происходило, когда накатила тьма, и на свободу вырвались животные инстинкты — ужас этот обрушился на мозг, и без того настолько замутненный и перевозбужденный, что собственного безумия не сознавал.